в комсомоле, вышла она замуж за своего деревенского, за Иванова Колю, морского лейтенанта. С детства знала парня и никак уж не ожидала, что через неделю после регистрации пожалует к Николаю с Севера, с места службы, крикливая крашеная женщина и закатит истерику: «Мой он, и только мой!» Николай не был с приехавшей зарегистрирован, оправдывался, умолял, но Ольга выгнала его, не могла простить обмана: характер у нее был резкий, твердый, отцовский. Она сожгла все Николаевы письма, фотокарточки, сменила паспорт и опять стала Чуриловой. Посудачили об этом в Рубилове с полгода, да и забыли.
А Ольга Ивановна еще глубже окунулась в свою работу. Ответственность у секретаря по идеологии большая, обязанностей уйма, хвалят его редко, дела его вроде бы и не видны на первый взгляд, учесть их трудно. На плечах у Чуриловой учеба коммунистов, пропаганда, школы, медицина, культура, милиция.
К семи утра приходит она в райком, а ее уже там ждут: то несправедливо обиженный учитель из дальней деревни, то библиотекарь хочет посоветоваться о читательской конференции, то пропагандист жалуется на отца Никодима, который обнаглел и крестит младенцев прямо на дому. Зайдет заведующая клубом из «Чистых прудов» посоветоваться, покажет список фильмов, подлежащих показу в этом месяце, и обе они начнут возмущаться, звонить в кинопрокат: эти картины уже в прошлом году показывали: «Осторожно, бабушка», «Морской кот», «Беспокойное хозяйство», про шпионов… Или артисты из филармонии пропели на днях такие частушки, что женщины стыдливо опускали глаза…
Посетителей к Ольге Ивановне идет много, просят ее о самом разном, порой неожиданном, сугубо личном, о чем говорят только с подругами или матерями. Ведерников даже как-то позавидовал, сказал ей с одобрением:
— У вас, Чурилова, весь район родня. Любят вас в деревнях, уважают.
Ольга Ивановна зарделась, смуглое, тонкое лицо ее осветилось улыбкой: Ведерников хвалил редко, строг был на поощрения. А любили Чурилову в колхозах за ее справедливость, за честность, за веселый, располагающий нрав. Когда дело касалось человека, она пробиралась на самый заброшенный хутор, ночевала в лесных сторожках, на пасеках, у забытых и одиноких старух, в участковых больницах, в сельсоветах. Она все перепроверяла, докапывалась, если верила в кого-то, до самой сути и на бюро райкома, когда решался вопрос о человеке, убежденно защищала его, добивалась справедливости. И не шла она на сделку со своей совестью, когда человек юлил, обманывал. На бюро ее побаивались, выступала она резко, обдуманно, со знанием вопроса, не примешивала к делу личное. Зимой и летом, в осеннюю непролазную грязь видели ее то в сельской библиотеке, то на политзанятиях в бригаде, на собраниях, в мастерской у механизаторов. Она очень много читала, к лекциям и выступлениям готовилась тщательно и говорила большей частью без конспекта, без бумажки. Голос у нее был звонкий, только букву «р», когда волновалась, произносила резко, как бы сдваивала ее. Как оратора Чурилову знали и в обкоме, и поручали ей выступать перед партийными работниками, делиться опытом на совещаниях по наглядной агитации, по стенной печати, по политической информации.
Как-то Ольга Ивановна весной переходила ледяную реку и простудилась, заболела двусторонним воспалением легких. Прилетела из Алма-Аты сестра Вера, предложила все бросить и уехать с ней. Ольга Ивановна даже одной мысли о бегстве из района устыдилась.
Нет, никуда она не поедет. Ей милы эти косогоры, новые белые фермы, школы, деревеньки со старинными заколоченными церквушками, озера с глубокой чистой водой, грибные леса, журавлиный крик над болотом, низины с разостланными льнами, приветливые работящие люди, которые и чужому человеку говорят «здравствуйте» при встрече. Она любит всю эту шумную райкомовскую сутолоку, осенние слеты, когда со всех концов съезжаются доярки, забуревшие на ветрах пастухи, председатели колхозов и директора совхозов, агрономы. В зале развешаны диаграммы надоев и привесов, урожайность в целом и по культурам, итоги соревнования. Ольга Ивановна с утра на ногах, все с ней здороваются, все ее знают, она шутит, смеется, утрясает программу художественной самодеятельности, советует редактору районной газеты, как лучше оформить страницу с совещания передовиков, кого сфотографировать.
В полях все уже убрано, район получил переходящее знамя по зерновым, и настроение у людей бодрое, праздничное. Весел и оживлен Ведерников, выступает с подъемом. Райком партии сумел мобилизовать усилия народа, показать себя организатором масс, не подменял хозяйственников, не командовал, а это ведь и есть самое главное для работника райкома, этого требуют от него партия, Центральный Комитет, решения съездов и Пленумов…
Хватает еще, конечно, в Рубиловском районе и недостатков, но ведь не сразу, как говорят, Москва строилась. После победы над фашистами фактически с нуля начинали. Важно, что сейчас в гору идет село. Идет заметно, уверенно.
После таких совещаний Ольга Ивановна возвращается домой позже обычного. Потихоньку щелкает она ключом, на цыпочках, стараясь ни за что не задеть, проходит в комнату. Но мать все слышит, с вязаньем в руках выкатывается из боковушки, поддергивает гирьку стенных часов, укоризненно смотрит сначала на дочь, потом на стрелки.
— Опять, что ли, заседание было?
— Знамя нам, мама, вручали, передовики со всего района съезжались…
— Обедать ждала, грибной суп варила.
— Я в райкоме пообедала, в буфете.
— Все в буфете… Заседаете все… И Ведерников ваш мотается как оглашенный, и вам спокою не дает. В буфете…
Привычно и незлобно ворча, мать ставит на стол тарелку с творогом, банку меда, завернутый в полотенце чайник. Ольга Ивановна забирается с ногами на свой любимый диван, шуршит газетами, прихлебывает из кружки, думает о завтрашнем дне, вспоминает прошедшее…
С самой весны, еще до сева, навалилась на нее дополнительная работа: три комиссии было — из облоно, из управления культуры, от медиков. Приезжали корреспонденты из центрального журнала, свой областной собкор по их району замучил. А потом сев, сенокос, уборка. Она создавала информационную группу, разрабатывала условия соревнования механизаторов на период жатвы. Год нынче ответственный. Много пришлось ей поездить, всех на ноги поставить: агитаторов, пропагандистов, сельскую интеллигенцию. Доверять людям надо, но и контроль необходим. В половине колхозов секретари партийных организаций молодые, неопытные, им помогать надо.
С первых же дней уборки рубиловцы отличились, вырвались вперед, ввели групповой метод, ночную смену. На одной из секретарских планерок Ведерников, просматривая сводку, сказал:
— Опять Федор Устинович Углов у нас лидирует. За три дня больше семидесяти гектаров смахнул, по тридцать четыре центнера намолачивает пшеницы. Не комбайнер, а виртуоз…
— И машина у него самая старая, я видела, как он ее всю до винтика перебирал, — заметила Чурилова. — Подборщик по-своему переделал, мотовило…
— Еще не поощряли его?
— Наша газета называла фамилию.
— Вымпел надо ему вручить, флажок
