ноге не протянет и двух дней в лесу, – думал лучник, вглядываясь в пульсирующую лунным светом черноту меж елей и сосен на противоположном берегу, буквально всасывающую взор наблюдателя, в изрядно посеревшее золото берегового песка.»
– Да, уходим, – наконец, сухо ответил щитоносцам лучник, уже повернувший туловище обратно, но ещё наблюдающий за противоположным берегом – вслушивался и пытался выцепить острым взором хоть что-то.
7
Каждый шаг отдавался выстрелом изводящей и пульсирующей боли. Человек уже давно перешёл на шустрый шаг, но и это уже не помогало, каждое движение по перерытой корнями земле отдавалось истинной мукой. А вдруг усилившееся давление немногочисленного доспеха он ощущал всем телом. Слюна во рту отдавала металлическим привкусом, неприятно вязала, а глотание оной ещё больше возбуждало дикую жажду.
Он прислушался к окружающим звукам – тихо, ничего. Но так могло быть и потому, что его собственное дыхание заглушало всё вокруг. Согнулся в поясе, опёршись на здоровую ногу. Огляделся: бескрайние беспорядочные ряды сосен, уходящих в космическую даль неба и захватывающих дыхание от своего величия, редкие, но пышущие тёмно-зелёной силой ели, в которые так и хочется нырнуть, почувствовать их объём и чарующий хвойный аромат, а меж этих древ гулял бодрящий едва уловимый ветерок – дыхание леса. Ноги сами собой подкосились, и он припал спиной к сосне, глухо стукнувшись панцирем о ствол. Глаза закрылись. Человека сотрясало мелкой дрожью. Даже доспех, казалось, пылал от жара тела, а сотни метров бегом отдались втройне. Как же хотелось закрыть глаза и не открывать их, пока утренние лучи, заботливо и ласково касаясь глаз, не разбудят.
Он сплюнул густую слюну и стянул кожаные перчатки. Вдохнул-выдохнул и разодрал пропитанную кровью штанину чуть выше колена, где как раз торчало уже почерневшее листовидное остриё стрелы. А под штаниной его взору предстала рваная рана и русла кровавых рек, которые не пересыхали. Он оскалил верхние зубы, зажав между челюстями нижнюю губу, и поднял лицо к ещё безлунному сумраку неба, ища хоть какой-то помощи в этом безумии или сил, чтобы пережить нелёгкую судьбу, извернуться от колеса Злодейки…
Снова вдохнул-выдохнул, схватился за древко снизу и протолкнул стрелу до середины, окропив кулак кровью и рыча сквозь стиснутые до боли зубы. Опёрся на руки, вскинув лицо к темнеющему небу. Повторил ритуал дыхания и схватился за стрелу на этот раз обеими руками. Вдохнул-выдохнул и обломил оба конца стрелы, дав вырваться новыми потокам крови…
– А-а! – боль ослепила и окатила тело волной от кончиков пальцев ног до темечка.
«О, Боги… – кристаллики пота легли на лоб, веки стиснуты, – Нет-нет, я не хочу умирать. Не сейчас. Нет. Нет. Я не могу. Не-ет… Боги нет. Как же больно!»
– Ох-х, нет… – Похолодевшими пальцами правой руки он взялся за шейную повязку, не обращая внимания на трение и неистовую дрожь в кистях, – стянул. Медленное, но оглушительное, будто гром, сердцебиение отдавалось ударами в ушах, сотрясая мозг и черепную коробку, прокатывалось по плоти всплесками тепла. Открытый рот мучительно втягивал воздух, а пальцы мотали краснеющую повязку вокруг бедра.
Слезы-близнецы вырвались сквозь зажатые веки, обжигая щеки, а пальцы завязали узел.
8
Быстро-быстро мелькающие серые кадры, будто картинки зоотропа. Пепельные волосы, собранные в добротный пучок вязаной лентой на затылке, концы которой лежали на сильных плечах. Лицо, посыпанное первыми мягкими морщинками старости. Будто вылинявшие голубые глаза и маленькие губки, сияющие в мягкой улыбке. И руки. Такие родные, крепкие, но нежные руки матери, тянущиеся к нему. И беззвучный, но ощущаемый крик, сорвавшийся с губ дитя, нещадно удаляющегося от матери.
9
Треск веток, прокатившийся с невообразимой громкость, вырвал его из чуткого и невольного забытья, длившегося, судя по освещению, жалкие минуты. И тут же оно сменилось холодным страхом, смешанным с паникой.
Перевернувшись на колени, он припал к стволу, выглядывая из-за него. Практически не моргающие глаза, смотрящие в некуда; чувства, ушедшие в слух. И надежда, что треск не повторится. Но мерный, ровный треск снова прогромыхал меж деревьев и повторился ещё дважды, прежде чем человек сорвался с места, схватившись за ветвь ели и перекрасив её, гонимый ужасом.
Он летел меж деревьев, взбегая на холмики, спотыкаясь и снова вставая. Ковылял, переводя дыхание. Лёгкие будто превратились в маятник с широким ходом. Падал, не замечая корней. А когда лунный свет прорвал пелену пепельных туч, понял, что вышел к реке. Грудь сотрясалась от одышки, а тело горело, обливаясь липким, смердящим потом. Полуприсев, как паук, он спустился с земляного вала на берег, тишину которого прорывал лишь шум воды. Медленно, вырывая ноги из рыхлого песка, прошел к воде. Очень шумная, явно достаточно бурная река, в скверно прорисованных месяцем очертаниях. Доверия источник не вызывал, несмотря на близость противоположного берега – не больше десяти метров, подсказывали глаза. И вот опять. Сначала стрела, после погоня, теперь же мутная река – молот всё ближе к наковальне и не ясно, когда он упадёт, точно сокрушив вдребезги.
«В обход и по краю воды, не заметят, – думал человек, полусогнувшись и приложив ладонь к ране».
– У-хух! – клокочущая прибрежная тишина разорвалась совиным вскриком.
Не замечая, что делают собственные ноги, не замечая прошедший мороз по всей поверхности кожи и вставшие дыбом волосы по всему тело, человек устремился в воду, орошая поднимаемыми брызгами грязное сюрко. И лишь холодная вода бурлящей реки остудила рассудок и разгорячённое тело.
Стоя по колено в воде, человек повернул голову и увидел сову. Огромную, сияющую лунной белизной сову, ловко переступающую с ноги на ногу по березовой ветви. Было в этой немаленькой птице что-то успокаивающее, что-то говорило будто о понимании всего происходящего. Редко мерцающие глаза были обращены к нему. Дыхание человека выровнялось, а глаза и на мгновение не отрывались от великолепия совы. Птица смотрела на человека и редко щёлкала клювом. Напряжение на лице человека разгладилось в лёгкую и одурманенную улыбку. Всё вокруг стало будто светлее и ярче. Влага на прибрежной растительности заискрилась изумрудами. И человек пошёл. Пошёл к противоположному берегу, по начатому пути. Лишь на середине он осознал, что делает, разбуженный треском ветвей и бряцаньем висящего на ремнях оружия, и молнией устремился к суше, вырываясь из поднявшейся уже по пояс воды. Выйдя из реки, он рванул вверх по прибрежному валу, практически опустившись на четвереньки. Хватался руками за траву и корни, подтягивая себя вверх. А оказавшись на ровной поверхности, упал на колени и полез в яму под корнями громадной сосны, появившуюся от
