сока, две бутылки «Маунтин Дью». Прочий улов: белковый порошок, пакет пораженных долгоносиком крекеров, целая упаковка печенья «Орео», закрытая коробка батончиков мюсли, две банки сардин, стеклянная банка чечевицы и мешок червивой муки. А на полу в кладовой валяется куча упаковок быстрорастворимой вермишели. Я готова разрыдаться от счастья.
В шкафах уже порылись до меня и все консервы забрали — за исключением тех сардин, еще остался гороховый суп, проростки фасоли и кокосовое молоко. Бар с напитками разбит, но грабитель брал в основном легкие вещи: еду и оружие, которое легко носить с собой, или ценное для обмена.
Бананы превратились в сероватую слизь на столе. Лук в медной висящей корзине пророс, но не сгнил.
Я загружаю побольше напитков и кое-что из обнаруженных сокровищ в ведро, взятое под раковиной, и плетусь обратно к дивану.
Следующие несколько дней помню плохо.
* * *
Мне снится наш последний разговор по телефону. Ты говоришь, что придешь и найдешь меня. Я отказываюсь и прошу тебя оставаться дома и заботиться о Кейси. Я говорю, что возвращаюсь домой.
Это не будет ложью. Клянусь. Лежа на липкой коже в луже собственного пота, с усилием проглатывая воду из канистры, я клянусь в этом снова и снова.
Мне становится ясно, почему болезнь называют Жаром.
Морской грипп преимущественно убивает молодых — с медицинской точки зрения — и сильных.
Сначала я еще могу доползти до туалета. Позже пригождается ведро. Снова озноб. Снова галлюцинации. Я знаю, что надо что-то сделать, чтобы сбить жар, но что именно — никак не могу вспомнить. Если бы у меня было больше воды, я могла бы наполнить ванну.
Мысль о ванне преследует меня все те полчаса, на которые я прихожу в сознание. Сквозь оцепенение, боль в мышцах и льющийся пот я думаю о долгом лежании в холодной ванне. О плавании, о прохладном касании воды моего тела. Думаю о мире.
Думаю о тебе и Кейси. В безопасности ли ты. Есть ли у вас еда и вода в Сан-Диего. Не заболела ли Кейси, или, что хуже, не заболел ли ты. Это пугает меня больше всего — что будет с ней, если ты заболел. Я верю, что ты сделаешь для нее все, что необходимо. Но — я живое тому подтверждение — невозможно спланировать все.
Ты уже был болен. Ты знаешь, как это.
Однажды днем я просыпаюсь и вижу за окном солнечный свет и зеленую долину с горными склонами. Мой лоб прохладный, а кожа сухая. Мои суставы болят только от слишком долгого пребывания в неподвижности.
Я лежу на пятнистом от пота кожаном диване в окружении пустых пластиковых бутылок и канистр. В какой-то момент я, наверное, ходила на кухню за водой, потому что вижу две пустые бутылки и три наполовину полные.
Ведро воняет.
Я сажусь — и чуть не падаю. Одежда на мне словно стала больше размером. Кожа на лице и руках ощущается так, как будто она туго обтянула кости.
Опускаю локти на колени, кладу голову на руки и стараюсь не смеяться, потому что от смеха комната идет в пляс. Я перенесла морской грипп и выжила.
Осталось лишь проделать тысячу миль по двум огромным пустыням, одолеть два огромных горных хребта и не знаю еще сколько маленьких… и я буду дома.
* * *
Две недели я прихожу в себя, время от времени делая набеги на соседние дома в поисках еды и воды. В двух домах я нахожу трупы. Жизнь всегда преподносит сюрпризы, но привыкнуть можно к чему угодно.
В одном доме есть бензиновый генератор и колодец, полный воды, и после того как я сцеживаю бензин из нескольких газонокосилок и бензопил, мне удается завести генератор, подключить к нему насос и наполнить ванну водой. В другом доме есть портативное радио. В эфире — только переговоры служб помощи.
По крайней мере, похоже, что правительство у нас пока есть.
Жители Колорадо оказались любителями походов. Я покидаю это место, присвоив себе: легкую палатку, несколько походных одеял, немного сублимированных продуктов, две пары дорогих носков и мериносовую подстилку. Пару хороших рабочих перчаток. Плащ. Товар для обмена: еще патроны, вяленое мясо, конфеты и пакетики сухофруктов.
Также я обзавелась подробным топографическим атласом западных штатов и темно-серым осликом с полоской вдоль спины. По-видимому, в Колорадо многие люди держали скот — и бросили его, когда их миру пришел конец.
Я не умею ездить на ослах. Но он — точнее, она — может везти мой багаж. Интересно, устроит ли Кейси ослик вместо пони. Уверена, что устроит.
Я даю ослику имя: Находка.
Она и есть находка. Может питаться кактусами и уплетает их как печенье — только мне приходится счищать с них колючки. А еще у нее нюх на гремучих змей.
За время пути мы становимся хорошими друзьями, особенно после того как проходим Гранд-Джанкшен и достигаем пустыни. Между Гранд-Джанкшен и Лас-Вегасом люди встречаются редко. Автостоянки, ранчо, дома, заправки — все заброшено.
Следующие девять месяцев примерно так же кошмарны, как ты, наверное, себе представляешь.
Честно говоря, люди нас с Находкой не особенно беспокоят. Одну ночь, правда, мы провели под открытым небом — с половинкой луны, крадущейся по небесному своду вниз к каньону, — чтобы избежать встречи с какими-то вооруженными всадниками. Патрули то были или преступники, не могу точно сказать. Мы приложили больше усилий к тому, чтобы спрятаться, чем они — чтобы нас найти, но было ужасно холодно и страшно, и пока мы прятались среди мескитовых деревьев, я думала о тебе и Кейси, чтобы окончательно не пасть духом.
Летом мы путешествуем в основном ночью и не проходим и десяти миль в день. Нам нужно найти воду, прежде чем мы сможем двигаться дальше, больше для меня, чем для Находки, которая может пожевать растения. К счастью, у меня смуглая кожа: если бы я была бледная, я бы здесь изжарилась до хруста. Но даже и так, и даже в шляпе, порой я задумываюсь о раке кожи. Меланин хорош только в умеренных дозах.
Дни жаркие, ночи холодные, пейзаж захватывает дух, и я уже не так молода, чтобы спать на камнях.
В ущелье реки Вирджин мы встречаемся с караваном, и я плачу им патронами за разрешение идти с ними до Лас-Вегаса. Река становится благословением: воды — сколько хочешь и когда хочешь. Хотя, наверное, эта вода полна перхлората.
Караванщик говорит, что из Вегаса регулярно ходят автоколонны в Лос-Анджелес. Там я могла
