мира. Именно там люди, не похожие ни на кавалеров Ватто, ни на пастушков Буше, ни на благодушного раскачивателя фрагонаровских качелей, набросали многие эскизы. «Картины» будут выставлены спустя несколько лет… Эти люди, пожелав сохранить инкогнито, мудро управляли не подозревавшими, что их дергают за ниточки, честолюбцами, рвавшимися к власти, жаждавшими триумфа. Они руководили, например, действиями Мирабо, хотя тому казалось, что одного его жеста достаточно, чтобы сдвинуть с места или остановить на полном скаку многотысячные толпы. Они не упускали из виду герцога Орлеанского, метящего на трон кузена, но попавшего, как и другие, на эшафот, едва надобность в нем отпала. Они помогли Наполеону взять власть и они же лишили его власти, когда убедились, что тот желает властвовать безраздельно. Они же бросили на произвол судьбы и верного слугу, Калиостро, после того, как все поручения были им выполнены.
Вот документы, позволяющие представить железную волю, целенаправленность и беспринципность людей, которым не стоило труда ни затеять описанное Кузминым «дело колье», ни провернуть иные, более страшные дела: рассказ человека, удостоенного доверия. Ему показали секретный механизм ассоциации как раз в тот момент, когда он готовился уйти и объявить ей беспощадную войну. «Мы можем утверждать, что держим Францию в кулаке, – сказал некий г-н Амьябль. – И не оттого, что нас много. Мы владеем Францией потому, что мы организованы и организованы только мы. А особенно потому, что у нас есть цель, и никто не знает, в чем она состоит. А поскольку она неизвестна, никто не может ей воспрепятствовать. А раз нет препятствий, дорога перед нами широко открыта. Логично, не правда ли? Что бы вы сказали об ассоциации, насчитывающей всего тысячу человек, но тысячу, которая рекрутировалась бы следующим образом. Ни один не принимается, пока его сначала не изучат и не испытают без его ведома на протяжении целых лет; пока пред ним не поставят препятствий морального, интеллектуального и даже материального и финансового плана, причем он даже не догадался бы, откуда исходят эти препятствия и эти трудности. Испытываемые подобным образом и не подозревающие, что их испытывают, свободно и естественно развивали бы ловкость, упорство, ум и энергию. Значит, можно было бы со всей уверенностью оценить степень пригодности. И в тот день, когда решат, что среди всех, кто был подвергнут подобному наблюдению, есть один, достойный приема, будьте уверены, что он составит с остальными, входящими в тысячу, единую руку, единую голову, единое сердце. Можете ли вы представить себе силу подобной ассоциации? – Ассоциация с подобным устройством, – сказал я, скорее себе, нежели ему, – сделала бы все, что захотела. Она овладела бы миром, если бы того пожелала».
Между прочим, Мирабо, мечтавший о первых ролях в будущем обществе, говорил о путях достижения цели почти в тех же выражениях: «Следует ли нам бояться сопротивления большинства нации, которая не знает о наших проектах? В сущности, знает ли нация, чего она хочет? Ее заставят желать и ее заставят говорить то, о чем она никогда не думала. Нация – это огромное стадо, которое мечтает лишь о корме и которое с помощью верных псов пастухи ведут куда хотят».
Нет ничего странного в этих зловещих диалогах. Известен и другой документ, иллюстрирующий деяния подобной ассоциации: «История Ордена гашишинов», иначе – убийц. Этот Орден существовал на Востоке в эпоху первых крестовых походов.
На первый взгляд обнаруживается несомненное сходство Тамплиеров и гашишинов: здесь и там – государство в государстве, строительство крепостей, сосредоточение сказочных богатств; и здесь и там – загадочные ритуалы, о которых никто ничего не знает, поскольку адептами становятся после строжайших испытаний, а разгласить тайны Ордена значит обречь себя на смерть. Наконец, чисто внешнее совпадение: красные шапочки и пояса гашишинов, резко контрастирующие с белизной платья, и красные кресты на белом фоне плащей Тамплиеров. Кстати, в записях Шарлотты фон дер Рекке есть очень характерный отрывок: находящийся за ширмой мальчик-медиум, у которого Калиостро допытывается, что тот видит там, далеко отсюда, отвечает: «Я вижу семь прекрасных мужчин, одетых в белое долгое платье: один из них имеет на груди красное сердце, другие же все имеют красные кресты, и некоторые слова на челах их, но я не могу оных читать…»
Однако ни эти детали, ни зверства папской и королевской власти в отношении Тамплиеров вряд ли могут убедить в причастности их потомков к событиях конца XVIII века, в которых сыграли столь заметную роль и «граф» Сен-Жермен, и «граф» Калиостро.
Вряд ли можно ставить в один ряд Тамплиеров и гашишинов хотя бы потому, что Тамплиеры были не убийцами, а носителями высокой духовной идеи, наследниками античных мудрецов. Кроме того: после враждебных действий с сарацинами они не только заключили с ними перемирие, но даже избрали прославленного полководца Саладдина почетным членом Ордена Тамплиеров, а позднее оплакивали его смерть. Этого, конечно, нельзя было ожидать от слуг Старца Горы, которые яростно преследовали Саладдина и неоднократно покушались на его жизнь.
Легендой о «проклятии Тамплиеров» воспользовались авантюристы: Адриан Дюпор. Мармонтель, герцог де Ларошфуко, герцог Орлеанский и окружавшие его люди, которым не свойственны были ни великодушие, ни героизм. Это профессионалы, это виртуозы. Они умеют не просто запутать следы, а внушить ложный след, причем ненавязчиво, естественно, полунамеком, непонятно откуда исходящим. Они умеют сыграть на доверчивости и на недоверчивости. Они могут взбудоражить целую нацию, зажечь ее какой-нибудь романтической идеей. Например, по мановению невидимой дирижерской палочки отправились за океан проливать кровь представители лучших родов Франции. И не только Франции…
* * *
Совершенно ясно, что, следуя теории «прекрасной ясности», портрет Калиостро «в полный рост» создать трудно. Видимо – но это уже гипотеза и запоздалое желание «подыграть» любимому поэту – надо было подбросить в «кларизм» щепотку босховской и гойевской чертовщинки. Михаил Кузмин, темпераменту которого такой рецепт, очевидно, противоречил, оставил читателя наедине с XVIII веком. С Калиостро. С собственной душой. Это вполне разумно. Автор сказки вовсе не обязан опираться на документы и отчитываться перед историками и читателями. Его первейший долг – давать не историческую, а художественную правду. Кто осмелится упрекать в вымысле автора «Капитанской дочки», автора «Трех мушкетеров» и автора «Саламбо»? Оскар Уайльд – брат Кузмина по духу и такой же денди – сказал в книге «Замыслы», что причина банальности современной литературы – в упадке лжи как искусства, науки и общественного развлечения. «Древние историки давали нам восхитительные вымыслы в виде фактов. Современные романисты представляют нам грубые факты вместо вымыслов».
Остается добавить: эта вариация на тему Калиостро – искушенное ухо уловит в
