наверняка, понадобится делать крюк, чтобы не разбить корабль о пыль и метеоры в Облаке. Мы ещё можем их подрезать. Но если сейчас свернём…
— Если по-честному, мы вообще не хотели тебе говорить, — сказал Пётр прямо. Он единственный смотрел на меня, не отводя взгляда.
Я повернулся. Сжал и разжал пальцы рук, чтобы успокоиться. Затем произнёс:
— Но всё-таки вы сказали. Ведь так?
— Так.
— Зачем? Хотите, чтобы я принял это решение? Чтобы дал вам моральное право? Хотите, чтоб я придумал красивую легенду на случай, если в будущем правда вскроется и все узнают, что мы проигнорировали сигнал бедствия брошенных и забытых людей? Хотите, чтобы я отбелил ваши имена в истории?
Пётр покачал головой и тихо посмеялся надо мной, как над умалишенным. Даже Андрей чуть улыбнулся.
— Нил, не разгоняй… Успокойся, — сказал он, чуть приподняв ладонь. — Мы сказали это лишь потому, что уважаем тебя. Не за твои гены… А за то, что ты делаешь для «Ермака» прямо сейчас как член малого совета. Ты знаешь это просто потому, что имеешь право знать. Вот и всё.
Успокоив дыхание, я сел напротив Андрея. Опустил голову. Оперся лбом о ладони и уставился в белый пластик стола.
— А что с твоей теорией? — сказал я после долгих раздумий, глянув на Рыбакова. — Есть хотя бы крошечный шанс на прыжок?
Андрей отрицательно покачал головой.
— Вообще никаких? — переспросил я.
— Никаких. Даже гипотетически. Мы всё посчитали, Нил, абсолютно всё. При самом лучшем раскладе и допущении, что мы не ошибёмся в расчетах, у нас просто-напросто не хватит антиматерии, чтобы открыть червоточину. Материала требуется больше, чем есть во всех двигателях «Ермака». Гораздо больше. Возможно, если б мы были на «Армстронге», можно было бы пофантазировать. Перестроить нижние отсеки под ускоритель… Но это всё сказки. Даже в этом случае нам бы, как минимум, пришлось отправить в систему зонд с материалом, чтобы открыть второй конец тоннеля. Это раз. Кроме того, с вероятностью близкой к единице нас бы просто-напросто разорвало на элементарные частицы. Аннигиляция, слышал про такое? Это два. И что, не менее важно, у нас нет даже примерного понимания, как бы прыжок отразился на нашей истории. Искривление пространства-времени — это не шутки, дружок. Возможно, что мы вышли бы с другого конца спустя десятки, а то и сотни лет, и тогда вся наша авантюра потеряла бы смысл. Проходимая внутримировая кротовая нора — это машина времени, Нил. Она даёт гипотетическую возможность попасть мгновенно в другую точку вселенной. Но нет никаких гарантий, что не случится обратное. Если, например, один из её входов будет двигаться относительно другого, или если он попадёт в сильное гравитационное поле, где течение времени замедлится… В общем, не хочу тебя грузить физикой, Нил. Все равно приходится выбирать из того, что есть.
Я кивнул. Посмотрел на отчима.
Тот молчал.
— Значит, выбор простой. Либо мы слепнем и продолжаем бороться за место в истории… — я глянул на Петра. Затем на Андрея. — Либо поступаем, как люди.
Пётр тихо выругался. Андрей смиренно кивнул.
— Это отклонение от замысла, — произнёс капитан.
— Да. Отклонение. Но замысел — лишь программа. А мы не роботы.
Иосиф долго смотрел на меня тяжелым взглядом.
— В любом случае, без меня вы его не запустите, — сказал я, усмехнувшись и кивнув на Трон. — А значит, последнее слово останется за мной, ведь так?
Отчим подошёл ближе. Положил тяжелую руку мне на плечо. И после тихо произнёс:
— Да, сын. Выбор твой.
***
Что-то иное. Чужеродное…
Стоявший посреди ангара серебристый шаттл размером с капитанскую рубку не был похож ни на один известный нам механизм. Больше всего он смахивал на древнее устройство воздухоплавания, которое я видел на иллюстрациях в энциклопедических файлах библиотеки. То, которое земляне звали самолётом.
В зеркальной поверхности металлической обшивки я разглядывал собственное отражение. За два с половиной года, что прошли с того разговора в рубке, мой внешний вид сильно изменился. Появилась борода, шрам на щеке от неудачно разбившегося зеркала и морщина над переносицей. Руки стали крепче. Плечи шире. Движения плавнее, но твёрже.
— Надевайте респираторы, — сказал Рыбаков. — Неизвестно, что там внутри. Спектр показал отсутствие ядовитых примесей, но лишний раз рисковать не стоит. Вскрывайте.
Он махнул рукой механикам — тем немногим, которые были посвящены в отклонение от замысла. Рабочие потоптались немного, а затем запустили дронов. Роботы зажужжали электроприводами, облепили шаттл и принялись резать металл.
— Там остались живые? — спросил я у Рыбакова шепотом.
Тот едва заметно кивнул. Прикусил губу. Было заметно, что главный инженер нервничает не меньше моего.
Кроме нас двоих и механиков, в зале находился Пётр. Он стоял в дальнем углу ангара и наблюдал за операцией со стороны. Капитан прийти не смог. Лежал в госпитале на реабилитации. Пару недель назад медики прохлопали у него инсульт, и с тех пор «Ермаком» фактически управлял Андрей.
— Первыми зайдут дроны. Посмотрим с камер. Затем уже сами.
Я медленно опустил ресницы. И продолжил следить за тем, как роботы последовательно плавят обшивку.
Наконец, люк был вскрыт. Дроны аккуратно подняли металлический лист и уложили его в стороне. Началась самая интригующая часть операции.
Ещё даже не глянув на камеру, а лишь посмотрев в открывшийся проход, я понял, что внутри шаттла «Армстронга» всё было по-другому. Стены обшиты какой-то тканью, повсюду трубы, не спрятанные под пластик, какие-то крупные кнопки, вентили, рычаги. Во всей обстановке прослеживалась торопливость конструкторов. «Армстронг» делался грубо и быстро. Возможно, поэтому однажды он и станет первым кораблём, чей экипаж спустится на планету за пределами Солнечной системы.
Единственным ноу-хау «первых» были камеры анабиоза. Из прочитанных учебников по истории, я знал, что эта технология оставалась тайной для наших инженеров даже на момент запуска «Ермака». Что всегда казалось мне странным, ведь главный конструктор ковчега — Михаил, начинал свой путь как раз в команде «Армстронга». И был там не простым работягой, а одним из ключевых конструкторов. На своих проповедях я никогда не рассказывал пастве тёмную часть биографии Творца. Не хотел, чтобы люди знали, что создатель их мира украл большую часть технологий за границей, чтобы потом, вернувшись на родину, начать собственный проект. По крайней мере, такая картина вырисовывалась из доступных мне записей.
— Смотри, Нил. Это камеры, — окликнул меня Рыбаков.
Я подошел ближе и уставился в электронный планшет. Среди десятка квадратиков с картинками, которые транслировали дроны, была одна особенная.
— Возьми чуть правее, — сказал Андрей в микрофон, а затем развернул изображение на весь экран. — Ещё правее.
Сердце в груди забилось чаще. На планшете
