class="p1">— Держи. Будут — отдашь, нет — потерпим. Ты только к сердцу близко не принимай. Поцелуй свою красавицу.
Вернулся я домой, поцеловал свою красавицу и через неделю достал ей собаку. Правда, не бассета — не было бассетов, Кларахон последнего себе вырвала. Но и я не хуже приобрел — бультерьера. Он выглядит посвирепее, правда, башка тоже как казан для семейного плова, и разрисован полосами на манер кошки. В общем, добротный пес, ну, не пес еще — щенок двухмесячный. А по шкале моды стоит вровень с бассетом.
Не прошло и трех дней — бультерьер погрыз нам весь кухонный гарнитур, сжевал японский зонтик и сумку, ту, что из веревочек. Сумка ему особенно понравилась — все веревочки он растаскал, разложил по отдельности. Некоторые проглотил.
Дилор в отчаянии, а я молчу. Что я могу сказать? Не мои все это идеи, я ведь только исполнитель. Но, честно говоря, к бультерьеру у меня появилось некоторое товарищеское чувство, не зря говорят, что собака-друг человека.
Зато бассет измочалил джинсы-варенки Кларахон — это немножко успокоило мою Дилор. У женщин ведь своя логика, ее не всегда сразу поймешь.
Настаивать на новых зонтике, сумке и гарнитуре Дилор, очевидно, не решилась, да и просто знала, что не потяну я. Не поедешь же второй раз к дынному дяде.
Так и произошел у нас передых в погоне за модой, и даже Кларахон, по-моему, тоже приутихла. Серьги только навесила новые, треугольные, в красно-белую полоску. Ну, серьги — это ерунда, это мы моментально купили. А потом Дилор стала соображать — как бы не отстать от моды, но и не ввергать себя в финансовую пропасть.
— А почему мы с тобой никогда не ссоримся? — как-то спросила она меня.
— А чего нам ссориться, киска? Или ты меня решила разлюбить?
— При чем тут разлюбить? Просто сейчас модно ссориться и даже разводиться. Вон Кларахон даже муж побил.
— Чему ж тут завидовать? А если ты и взаправду решила развестись, так прямо и скажи.
У меня защемило сердце, я ждал ее ответа. Но она горячо обняла меня.
— Пойми, это очень скучно и старомодно выглядит, когда муж с женой все время в мире живут. Надо, чтобы соседи увидели, что у нас страсти кипят. Ты знаешь что, Мурадик, ты меня немножко побей — так, понарошку, — и я с тобой поссорюсь и уеду к маме. Понарошку, на две недели.
— Что за глупости!
Она нахмурила брови, мне показалось, что она готова расплакаться. И я согласился.
Мы открыли балконную дверь, вышли на балкон. И там я вроде бы ударил мою Дилор и она счастливо завизжала. Под балконом собралась толпа с осуждающими криками. Дилор схватила чемоданчик и, театрально рыдая, побежала на трамвайную остановку.
Мы с бультерьером смотрели на нее с балкона, а народ гневно смотрел на нас…
Через две недели Дилор вернулась и не откладывая в долгий ящик с порога заявила мне:
— Тебе надо отпустить бороду! Это модно во всем мире. Даже в Гренландии. И сэкономишь на парикмахерской.
Я так соскучился по моей Дилор, что, конечно, возражать не стал…
— Ты не думай, от внешнего вида очень много зависит, — внушала мне Дилор. — Борода придаст тебе строгость, мужественность, величие. Вспомни хотя бы Льва Толстого. Или Карла Маркса.
Ее уверенность тут же передалась мне, и я, довольный, усмехнулся в будущую бороду.
Когда на моем подбородке пробились дружные всходы, я почувствовал, что меняюсь. Я как-то выпрямился, подобрался, походка приобрела степенность.
Были, правда, и казусы.
При моем появлении в продмаге некоторые личности с подпухшими физиономиями заметно оживлялись. Боком, по-крабьи, они подбирались ко мне, спрятав за борт пальто два пальца и многозначительно шевеля третьим. Несколько атак я выдержал, но однажды мой недооформившийся характер дал трещину. А в нее, как водится, просочилась влага. Та самая. В общем, домой я шел далеко не так степенно…
— Бомж! Еще зарежет! — суетливо посторонились две женщины.
(«Бомж» — это, оказывается, человек без определенного места жительства, бродяга. Это я узнал позже.)
Борода росла клочьями. Вид у меня действительно был подозрительный. Однажды я встречал сестру. Поезд опаздывал, и я прохаживался вдоль рядов кресел, поглядывая на утомленных ожиданием людей. Встречаясь со мной глазами, они ежились. Когда я нес чемодан к такси, сестра, как это водится у женщин, «на минутку» скрылась в телефонной будке. Тут-то меня и настиг лейтенант милиции.
— Гражданин, ваш чемодан?
— Как вам сказать, — растерялся я.
— Что в чемодане?
— Не знаю.
— Я так и думал. Пройдемте…
Все, конечно, выяснилось, но борода меня стала удручать. Охотно бы побрился, но Дилор… Ведь я ее любил.
…Промозглой зимой я мчался на междугородный автобус. Проходящая машина обдала меня грязью. Грязный, мокрый, с всклокоченной бородой, в своей поношенной куртке, я в последний момент вскочил в автобус и стоял, отдуваясь, сняв шапку с головы.
И тут кто-то бросил мне в шапку пятак… Кто-то — двугривенный. Я попятился, совершенно оторопев, но дородная женщина позвала меня.
— Подойди, милок, на вот яблочка!
— Дышит-то как тяжко, бедняга, — посочувствовали рядом.
В шапке снова зазвенело…
Неожиданно для самого себя я открыл рот и запел из незабвенного Хайяма:
Я несчастен и мерзок, подвержен грехам,
Только жертв приносить не намерен богам,
Коль с похмелья трещит голова по утрам,
Верный кубок излечит меня, а не храм…
Эти строки были встречены с бурным одобрением. Моя шапка стала наполняться уже не только монетами, но и бумажками. Это был первый и единственный случай, когда погоня за модой принесла мне ощутимый доход.
Моя Дилор! Я шел по салону автобуса, и, казалось, Хайям шел вместе со мной, и мы вместе с ним распевали:
Быть в плену у любви, сердце, сладко тебе,
В прах склонись, голова, перед милой в мольбе.
Не сердись на капризы прекрасной подруги,
Будь за то, что любим, благодарен судьбе…
ДРАКОН НА ПЛОЩАДИ
— Юлдашали, — сказал профорг, — Это хорошо, что ты зашел, Юлдашали. Мы как раз решили сделать тебя Дедом Морозом. Разнесешь под Новый год подарки нашим ребятишкам.
— Какой же я дед? — удивился Юлдашали. — Что, никого постарше найти нельзя?
— Дед Мороз как раз должен быть молодым. Придется, может быть, сплясать, попрыгать у елочки. Настоящий дед не выдержит.
— Ну, взяли бы Суннатиллу… Он поздоровее меня.
— Э, нет уж! Он в позапрошлом году был Дедом. И
