у него было уже девять внуков. Таким образом, Рустам оказался не у дел, и мне пришлось заменить его тремя футболистами из «Пахтакора». Что они делали в пустыне — было неясно, и редактор стойко боролся с каждым из них в отдельности. Но они объединились в кооператив по выделке дубленок, и редактору пришлось сдаться. Вернее, он избрал компромиссный путь — ушел на пенсию. Женщина, сменившая его, придерживалась крайне радикальных взглядов, и мой рассказ был отвергнут навсегда.
Благодаря ему я приобрел колоссальный писательский опыт, и меня взяли в молодежную газету младшим редактором. Я воюю с десятками Мухаббат и Рустамов, лезущими напролом из рукописей начинающих авторов. И пишу новый рассказ.
МОЯ ДИЛОР
Начну с того, что я ее люблю.
Это потому, что многие считают, что я попал под ее каблук, что я не мужчина, а размазня, растяпа, тряпка, что она крутит мной, как хочет. Я знаю, что об этом шепчутся за моей спиной и, похихикивая, показывают на меня пальцем. А некоторые друзья говорят мне прямо в глаза:
— Мурад, опомнись. Мужик ты или нет? Разве можно так подчиняться? Или у тебя характера не хватает?
Я обдумываю их слова. Нет, характер у меня есть. Я, например, решил бросить курить— и бросил в одночасье. Я никогда не молчу, если вижу, что человек не прав — будь он хоть самый важный начальник. Наконец, совсем недавно я выдворил двух хулиганов из троллейбуса. А парни были здоровые и сопротивлялись. Один мне успел фингал под глаз посадить. И весь троллейбус струсил, никто мне не помог. Ну и ладно, я и один справился.
Так что это — отсутствие характера?
А мою Дилор я просто люблю. Она же женщина. Женщинам свойственны капризы и прихоти, такими уж их создал аллах.
Впрочем, надо сказать, мы спокойно прожили вместе два года, а началось это потом.
Дело в том, что на нижнем этаже поселился новый сосед, и вот жена его, Кларахон, как-то быстро сошлась с моей.
И каждый вечер, когда я приходил с работы домой, я только и слышал от Дилор:
— Кларахон считает…
— Кларахон сказала…
— Кларахон надела…
— Кларахон купила…
Одним словом, Кларахон стала диктовать нам, как жить.
Кларахон купила умопомрачительную сумку, всю в таких тоненьких веревочках. Веревочки болтаются со всех сторон. В общем, как будто кот с очень прочными когтями разодрал мешковину, а потом, когда он заснул, эту мешковину еще кое-где погрызли мыши. Вот такая фактура у сумки.
Ей-богу, Дилор не сомкнула глаз этой ночью. Она жалостно вздыхала и постанывала, я даже испугался было:
— Ты не заболела, киска?
— Достань мне такую же сумку, Мурад. Ну, пожалуйста. Я на улицу не смогу выйти без нее. Это модно, понимаешь? Ты же не хочешь, чтобы надо мной смеялись?
Ну, конечно, я не хотел. И я достал ей такую сумку на следующий день. Как достал — уточнять не будем. Просто у меня есть кой-какие каналы и связи. О них сейчас открыто говорить не принято.
Вторым был японский зонтик. Его я не смог сразу достать. Пришлось звонить другу в Самарканд, друг помог.
Пока доставался зонтик, Кларахон купила импортный кухонный гарнитур. И, конечно, моя Дилор в тот же вечер замурлыкала:
— Мурадик, помнишь, тот парень, с которым вы вместе учились, он сейчас в мебельном магазине работает, что на Чорсу…
— Помню, конечно.
— Попроси его, Мурадик. По старой дружбе. Ну ведь правда же — у нас не кухня, а позор. Эти табуретки… Этот стол, который вечно качается… Мне стыдно людей в кухню позвать.
— Зачем же людей в кухню звать? Пусть проходят в комнаты, там вроде бы все обставлено нормально.
— Сейчас модно гостей на кухне принимать, я и светильники туда новые купила. А ты уж насчет гарнитура постарайся, хорошо?
Я постарался. Ну что, выходит, я размазня? Не знаю. Я просто люблю ее, мою Дилор, вот и все.
Гарнитур был действительно великолепный. Болгарский. И цвета такого неопределенного, туманного. Под грецкий орех. Восемь предметов, включая кресло-качалку. Это же здорово варишь себе кофе, покачиваясь в кресле туда-сюда. Это в Америке не у всех такое.
Потом были джинсы-варенки. Красивые, ничего не скажешь. В такую изумрудную искорку.
Тут у меня внутри завелись два червячка: моральный и материальный, так я их назвал.
Моральный: а не становимся ли мы рабами вещей? Не зря такой термин расхожий появился — вещизм. Люди заболевают вещизмом, гребут под себя, не зная покоя. Панасоники, тойоты, монтаны, адидасы… Тут ведь не остановишься.
Ну, а насчет материального червячка объяснять, я думаю, не надо. Я не Онассис и мясником в гастрономе тоже не работаю. Правда, есть у меня дядя по материной линии, он дынями торгует, но ведь это дядя, а не я. Все мои сбережения как половодьем смыло.
Тут Кларахон купила сверхпородистую собаку. Бассет называется. Такая ушастая уродина. Башка как сундук, а ноги короткие. Морда печальная-печальная. Это мне понравилось: соображает, значит, как она выглядит, не задается.
Понятно, моя Дилор жить без такой же собаки не может.
Я попытался с ней серьезно поговорить.
— Киска, — говорю, — ты заболела вещизмом. Лечись, пока не поздно.
— Ну уж неправда, — отвечает она. — Вещизм — это когда без смысла накупают чего ни попадя, а мне только самое необходимое требуется. И модное. Как у Кларахон.
— Собака бассет — это так уж необходимо?
— Собака не в счет. Ты же о вещах говоришь. Собака — какая же это вещь? Это друг человека.
— Друг-то друг, а ты знаешь, сколько этот друг стоит? Ты видела мою сберкнижку? Там осталась совсем небольшая цифра, хоть и двузначная, — восемьдесят семь копеек.
— Попроси у дяди. Он дынями торгует.
— Ты так говоришь, словно он спекулянт. Он торгует, да, но он их выращивает. А это большой труд. Ты вырастила хоть одну дыню?
— Ну, не всем же выращивать, кто-то и есть должен…
Ладно. Съездил я к дяде. Неловко, конечно, просить. Правда, дядя у меня — старик душевный.
— Понимаю, племянничек, — говорит. — У вас все так дорого в городе. А жена у тебя молодая, красивая. Одеться ей хочется. Да и тебе хорошо бы куртку сменить. Мы в кишлаке и то лучше одеваемся.
Я посмотрел на свою куртку — да, не новая. Я, правда, на это внимания не обращал — была бы теплая, и порядок. Но дяде поддакиваю.
— Да, — говорю, — пора куртку купить.
Ну, о том, что деньги — на собаку, конечно, молчу.
Дал он мне семьсот рублей.
