Неудивительно, что до висельников я доскакал первым. Никто не смог тягаться с Герродом. Особенно со мной в седле, ведь остальные всадники тяжелее раза в два. У виселицы обернулся, интересно было посмотреть, как братья растянулись вереницей вдоль дороги. И закричал, ошалев от радости, да так громко, что, казалось, этого с лихвой хватит для воскрешения голов в телеге. Джемтова тоже где-то среди них, подпрыгивает сверху.
Макин стал вторым, хотя это расстояние он покрыл уже дважды.
— Пускай люди барона нагоняют нас, — сказал я ему. — Дорога Нежити не хуже любого моста. Здесь десяток сможет сдержать целую армию. Те, кто попытаются напасть с флангов, завязнут в болоте.
Макин кивнул, стараясь отдышаться:
— Построившие эту дорогу… пусть бы возвели мне замок… — Оглушительный раскат грома на востоке приглушил его слова. — Возводи они замки вместо дороги, нам никогда бы сюда не добраться, — заметил Макин. — Радуйся, что их тут нет.
Мы наблюдали за подъезжающими братьями. Закат окрасил топи в оттенки оранжевого, словно расползшиеся языки пламени. Вспомнился Маббертон.
— Хороший денек, брат Макин, — произнес я.
— Воистину так, брат Йорг, — согласился он.
Наконец все братья прибыли и тут же затеяли свару из-за висельников. Я пошел и сел у телеги с трофеями, чтобы почитать, пока светло и не начался дождь. Сегодня под настроение захотелось обратиться к Плутарху. Он был в моей власти, втиснутый в кожаный переплет. Некий почтенный монах потратил на книгу свою жизнь. Целую жизнь провел, сгорбившись с кистью в руке. В ней золотом расписаны ореол, солнце и завитки орнамента, а синий фон — синее полуденного неба. Крошечные ярко-красные точки сливаются в цветочную гирлянду. Возможно, он даже ослеп, тот монах. Посвятил жизнь без остатка одной книге, смолоду и до седой старости, расцвечивая древние высказывания Плутарха.
Прогрохотал раскат грома, висельники извивались и завывали, а я сидел и читал слова, написанные задолго до строительства Зодчими дорог.
— Вы трусы! Бабы с мечами и топорами! — Закуска для воронов на виселице решила подать голос. — Нет среди вас ни одного мужика. Педерасты, прискакавшие следом за мальчишкой! — В конце фразы послышался мерссийский говорок.
— Брат Йорг, тут у одного приятеля имеется мнение насчет тебя! — позвал Макин.
Капля дождя упала на нос. Я захлопнул Плутарха. Он ждал довольно долго, чтобы поведать мне о Спарте и Ликурге, сможет еще немного подождать, к тому же не промокнет. Висельник не унимался, я позволил ему высказать все моей спине. В дороге книгу приходится хорошо заворачивать, чтобы не промокла под дождем. Десять оборотов промасленной ткани в одну сторону, еще десять в другую, затем спрятать в седельную сумку и прикрыть плащом. Только помните: сумка должна быть добротной, не каким-то хламом из Тертанов, обязательно из хорошей кожи и с двойным швом, естественно с Лошадиного Берега.
Братья посторонились, освободив мне проход. От виселицы смердело еще хуже, чем от телеги с головами, грубо сбитая штуковина из свежесрубленной древесины. К ней было подвешено четыре клетки. В двух — трупы. Очень даже давнишние трупы. Между прутьями решеток свисали ноги, обклеванные воронами до самой кости. Мухи облепили их, наподобие второй кожи, черной и жужжащей. К одному из живых висельников успели приложиться парочку раз, отчего радостнее тому не стало. На самом деле, они могли бы добить его, что, безусловно, стало бы огромной потерей, поскольку целая ночь была впереди. Хотелось обложить парой ласковых этих идиотов, но разговорчивый висельник меня опередил.
— А вот и мальчишка! Уже закончил рассматривать похотливые картинки в краденой книжке. — Узник сидел в клетке на корточках, изодранные ноги кровоточили. Старик лет сорока с черными волосами, седой бородой и полыхающими гневом темными глазами. — Вырви странички и подотри ими зад, юнец, — выпалил он, внезапно схватившись за прутья решетки, отчего клетка заходила ходуном. — Хоть какая-то от них будет польза.
— Пожалуй, стоит поджарить его на медленном огне, — предложил Райк, поняв, что старик пытается нас разозлить в надежде на быструю смерть, — на таком, какой разводили у виселиц Терстона.
Послышались смешки. Но Макин не засмеялся. Он всматривался в висельника, нахмурив грязное, вымазанное сажей лицо. Я рукой подал знак угомониться.
— То была бы постыдная потеря прекрасной книги, отец Гомст, — произнес я назидательно.
Несмотря на бороду и космы, я, как и Макин, узнал его. Правда, не услышь мы акцента, поджарили бы его заживо.
— Особенно если это «О Ликурге», написанном высокой латынью, а не на пиджин-романском,[3]которому учат в церкви.
— Ты меня знаешь? — спросил узник дрогнувшим плаксивым голосом.
— Конечно знаю. — Я запустил руки в свои прекрасные локоны и откинул их назад, чтобы тот смог хорошенько разглядеть, кто стоит перед ним в сгущающихся сумерках: всех Анкратов отличает смуглая внешность. — Вы, отец Гомст, запомнились мне по школьным годам.
— П-прин… — Теперь он рыдал, не в силах произнести ни слова. Просто отвратительно, по правде говоря. Я почувствовал себя так, словно проглотил гнилушку.
— Принц Онорос Йорг Анкрат к вашим услугам, — раскланялся, словно мы были при дворе.
— Ч-что сталось с капитаном Бортой? — Отец Гомст слегка покачивался в клетке, совсем сбитый с толку.
— Капитан Борта, господин! — Макин отсалютовал и выступил вперед, перепачканный кровью другого висельника.
Воцарилась гнетущая тишина. Даже шорохи и стрекотание с топей едва улавливались. Братья с разинутыми ртами переводили взгляд с меня на священника и обратно. Малыш Райки был изумлен сильнее, чем если бы я поинтересовался у него, сколько будет шестью девять.
И именно в этот момент хлынул ливень. Неожиданно, словно Господь Вседержитель опорожнил свой ночной горшок прямо на нас. Тьма, сгустившаяся вокруг, превратилась в патоку.
— Принц Йорг! — Отцу Гомсту пришлось закричать, перекрывая шум дождя. — Ночь! Вам надо бежать!
Он крепко ухватился за прутья клетки, костяшки пальцев побелели. Немигающими, вылезшими из орбит глазами уставился сквозь завесу дождя в кромешную темноту.
И сквозь полог ночи, сквозь стену ливня, по топям, где не пройдет ни один человек, мы различили их приближение. Светящиеся глаза. Неяркие огоньки из глубоких глазниц мертвяков, куда человеку не стоит заглядывать. Завораживающие огоньки, способные наобещать все, что только может пожелать смертный; если всмотреться в них, заставят гоняться за собой в поисках ответов, в результате — смерть в топкой грязи, холодная и голодная.
Всегда недолюбливал отца Гомста. С шести лет он указывал, как мне должно поступать, часто используя в качестве главного аргумента тыльную сторону ладони.
