ПРОЛОГ
Я обнаружил эти исписанные листки среди скал, где ими играл ветер. Одни пожелтели и почернели от огня так, что слов нельзя было разобрать, другие рассыпались пеплом прямо у меня в руках. Несмотря на это, я аккуратно собрал, что осталось, словно листки хранили мою сокровенную исповедь, мою — не ее, не Катрин, моей тетушки, сестры моей мачехи. Катрин, которую я желал последние четыре года, которая непостижимым образом стала вожделенной мечтой.
Несколько десятков истрепанных листков бумаги казались невесомыми и были такими холодными, что падавшие на них снежинки долго не задерживались, их тут же сметал порыв ветра.
Я сидел на дымившихся руинах моего замка, безразличный к смраду сваленных в кучу трупов. Горы обступали со всех сторон и давили так, что заставляли нас чувствовать себя крошечными до ничтожности. Мы были словно игрушки Логова, как и осадные орудия, которые выполнили свою задачу и теперь валялись повсюду за ненадобностью. На пронизывающем ветру, обдаваемый жаром пылавших костров, я читал листки, исписанные ее рукой.
Из дневника Катрин Ап Скоррон
3 октября, 98 год Междуцарствия
Анкрат. Высокий Замок. Фонтанный зал
Фонтанный зал такой же безобразный, как и все остальные залы в этом безобразном замке. И фонтана как такового здесь нет, просто стекает в чашу тонкая струйка воды. Фрейлины моей сестры без умолку трещат и вышивают, вышивают без остановки, охают и причитают, глядя, как я пишу, словно чернила — это грязь и позор, которые невозможно смыть.
Голова болит — увы, жимолость не помогла. В ране я нашла крошечный осколок вазы, хотя монах Глен убеждал, что тщательно промыл ее. Подлое ничтожество. Мама подарила мне эту вазу перед нашим с Сарет отъездом. Мои мысли скачут, голова болит, и перо в руке дрожит.
А фрейлины вышивают — крестиком, гладью обычной, многослойной — быстрыми руками кладут стежки один за другим. Маленькие острые иглы. Скучные, глупые женщины. Я ненавижу их оханья и причитания, их быстрые пальцы, их лениво-невнятную манеру говорить, свойственную всем в замке Анкратов.
Прочитала вчерашние записи. Не помню, как я их сделала. Описала, как Йорг Анкрат задушил Ханну, а потом пытался убить меня. Думаю, если бы он действительно хотел меня убить, его удар вазой стал бы смертельным. Он мастер убивать, в этом только и преуспел. Сарет рассказала мне все, что он поведал в тронном зале о своих подвигах в Геллете: сжег замок дотла со всеми его жителями. И это истинная правда. Замка Мерла Геллета больше нет. Впервые лорда Геллета я увидела, когда была ребенком. Красное лицо и хитрый (не ошибусь, если скажу: коварный) взгляд. Он смотрел на меня так, будто хотел проглотить. Его мне не жалко. Но люди! Не все же они были чудовищами.
Подвернись случай, я бы собственноручно заколола Йорга кинжалом. Если бы только руки подчинялись моей воле: перестали дрожать, когда я держу перо, научились бы искусно вышивать, насмерть разить кровожадных племянников… Монах Глен сказал, что мальчишка разорвал на мне платье чуть ли не в клочья. Разумеется, надевать его больше нельзя.
Несмотря на помощь этих глупых фрейлин с их иголками и нитками, я все еще слишком слаба. Я проклинаю боль в голове. Сарет советует мне «быть милой и любезной». Легко сказать — «милой и любезной». Мэйри Коддин не всегда вышивает и сплетничает. Хотя сейчас вместе со всеми она именно этим и занимается. С Мэйри стоит иногда поговорить наедине. Ну вот, на сегодня хватит быть милой и любезной. Сарет всегда была такой, и вот результат: замужем за стариком, злым и безжалостным, носит в животе ребенка, который, вероятно, вырастет таким же диким и необузданным, как Йорг Анкрат.
Я заставлю их похоронить Ханну на кладбище в лесу. Мэйри говорит, там она будет спать спокойно. Всех слуг замка, если их не забирают родственники, хоронят на этом кладбище. Мэйри пообещала найти мне новую служанку, но мне кажется циничным заменить Ханну просто так, словно она не человек, а порвавшееся кружево или разбитая ваза. Завтра мы возьмем повозку и отправимся на кладбище. Гроб уже сколачивают. И стук молотка болью отдается в моей голове, как будто гвозди забивают в нее, а не в доски.
Надо было оставить Йорга умирать в тронном зале. Но это так бессердечно. Будь он проклят.
Завтра мы похороним Ханну. Она была старой и все время жаловалась на здоровье, хотя это еще не повод и не причина умирать. Мне ее будет не хватать. Она была суровой женщиной, возможно, даже жестокой, но только не со мной. Не знаю, буду ли я плакать, когда ее гроб опустят в могилу. Должна. Но не знаю, буду ли.
Это будет завтра. А сегодня у нас гости. Со своей свитой прибыли принц Стрелы и его брат, принц Иган. Думаю, Сарет пожелает моего присутствия. Или этого потребует старый король Олидан. У Сарет почти не осталось своих мыслей и желаний. Посмотрим, как все повернется.
А сейчас мне нужно немного поспать. Возможно, к утру голова перестанет болеть. И странные сны перестанут сниться. Будем надеяться, мамина ваза вышибла их из моей головы.
1
ДЕНЬ СВАДЬБЫ
«Открой шкатулку, Йорг».
Я внимательно разглядывал шкатулку. Медная, с выдавленным узором терновой ветки; ни замка, ни петель.
«Открой шкатулку, Йорг».
Шкатулка недостаточно большая, чтобы там могла поместиться отсеченная голова. Разве что сжатая в кулак кисть ребенка. Кубок, кинжал, или шкатулка размером поменьше.
Я смотрел на медную шкатулку, на ней играли слабые отблески огня, горевшего в камине. Его тепла я не чувствовал. Я позволил огню догореть и погаснуть. Солнце скрылось за горизонтом, в комнате сгустились тени. Мой взгляд застыл на последних тлеющих углях. Подкралась полночь, но я оставался неподвижен, словно каменный истукан, как будто любое мое движение повлечет за собой тяжкий грех. Напряжение сковало меня, давая о себе знать покалыванием в мышцах, болью в плотно сжатых челюстях. Подушечками пальцев я ощущал прожилки и крошечные впадинки на поверхности деревянного стола.
Взошла луна и разлилась молочно-бледными пятнами по каменным плитам пола. Лунный свет упал на нетронутый кубок с вином, заставляя его серебристо поблескивать. Наползли тучи и затянули небо, пролились в черноту ночи дождем. Тихий мерный шорох дождя разбудил память. В предрассветные часы огонь в камине окончательно потух, исчезла луна и звезды. Я взял кинжал. Прижал холодную острую сталь к запястью.
Ребенок продолжал лежать в углу, неестественно разбросав руки и ноги. Слишком мертвый, вся королевская конница и вся королевская рать не смогли бы поднять его снова. Иногда мне кажется, что в своей жизни призраков я видел гораздо больше, чем людей. Но этот мальчишка преследует меня неотступно.
«Открой шкатулку».
Ответ заключался в шкатулке. Я знал это. Мальчик хотел, чтобы я ее открыл. И мне этого хотелось — выпустить на волю воспоминания, хотя они грозили быть тяжелыми, мрачными и опасными. К шкатулке тянуло, как тянет к краю отвесной скалы, чем ближе, тем сильнее, а там — освобождение.
