— Скажешь, скажешь, — пробормотал Ги. — Лучше самому, чем по принуждению.
— Вы не сможете меня принудить!
— Почему?
Сын Луи Жильбера гордо промолчал, вздернув подбородок. На тощей шее нервно подергивался кадык.
— Давно твой отец этим занимается?
Юный бунтовщик сплюнул под ноги Солерну. Греналь занес кулак, но Ги остановил его и велел:
— Приведи мастера.
Мальчишка побелел, но все еще молчал.
— Ты знаешь, кто такой мастер?
— Меня защитили! — пискнул Жильбер. — У вас не выйдет!
— И выйдет, и войдет, — сказал Солерн. — Даже если случилось невероятное, и вам хватило денег на настоящего мастера, который способен потягаться с нашим… Кстати, откуда у вас деньги?
— Ничего я тебе не скажу, урод!
— Скажешь, — меланхолично отвечал дознаватель, — если не одному мастеру, так другому, который допрашивает по старинке. Люди частенько преувеличивают свою стойкость перед болью.
Юнец испуганно уставился на него, но тут же перевел взгляд на Николетти — вместе с мастером в лодочный сарай вошло то самое ощущение, от которого хотелось умереть на месте — старик был сильно не в настроении. Он, конечно, без труда заставил бы всех бунтовщиков бросить оружие — но столько денег Солерну не дали. Начальник со скрипом выделил полсотни золотых на оплату одного допроса.
— Воюете с детьми? — колко спросил мастер. — Скоро на младенцев перейдете?
— Пусть ответит, где его отец с сообщниками, для начала.
Николетти сбросил капюшон и подошел к юному Жильберу. Мальчишку стала бить мелкая дрожь, но он еще храбрился, пока мастер не протянул к нему руку. Жан, вскрикнув, отдернулся насколько мог и крепко зажмурился. Николетти поводил ладонью над его головой, пробормотал:
— Тут кто-то поработал, — и уперся длинным и тощим указательным пальцем в лоб юнца. Спустя минуту или две, когда давящее невидимое облако сгустилось так, что уже и Солерн готов был признаться в чем угодно, мальчишка прошептал:
— Нет, нет-нет, п-пожалуйста! Не надо!
— Где твой отец? — спросил Солерн.
Жильбер всхлипнул и съежился. Его лицо посерело и блестело от пота. Николетти молча смотрел на юнца, пока под его взглядом жертва не сжалась в комок.
— Н-не скажу… я не скажу…
Мастер слегка нахмурился. Ги невольно распустил шарф и воротник рубашки. Губы Жильбера задергались, лицо скривилось, как от судороги.
— Где твой отец? — глухо повторил Солерн. Ему казалось, что давление мастера вот-вот выжмет из щенка мозг, как сок из яблока. Жильбер затрясся, жалко заморгал и выдавил:
— В Сен-Жиль-ан-Ре. На мельнице.
— Кто с ним?
Глаза юноши налились слезами.
— Наши друзья, — прошептал он. — Бернар Грие, Марсель Жеру…
Греналь достал из кармана блокнот и карандаш, принялся записывать. Имен было много; гораздо больше, чем в прошлый раз. Солер взглянул на остальных — они смотрели на агентов с угрюмой злобой. Все больше и больше…
— Когда-нибудь, — вдруг прошипел один из арестованных, и Ги вздрогнул от неожиданности, — когда-нибудь этих имен будет тысяча, и две, и три, и тогда… что ты будешь делать тогда, пес?
"Хороший вопрос", — подумал Солерн.
1 декабря
— Мы взяли всех зачинщиков и конфисковали тайники с оружием и деньгами, — сказал Солерн, стараясь держать глаза открытыми, хотя спать хотелось невыносимо. За три дня он сомкнул веки часов на восемь в сумме. В отличие от него, бунтовщики наверняка отлично выспались на тюремных койках. Гвардия разметала толпы на Площади Роз и перед дворцом; в Байоле наступило неприятное затишье.
— И теперь-то король в частности и монархия в целом в полной безопасности, — скептически подытожил граф де Фонтанж, глава Секрета Короля, и покосился на окно, за которым слышался приглушенный гул толпы у тюрьмы Бернарден. Граф сложил пухлые руки на объемном животе и выжидательно уставился на Солерна. Тот молчал.
— Что еще вы предприняли, как старший королевский дознаватель, чтобы прекратить это? — граф кивнул на окно.
"Что я тут могу предпринять? — подумал Солерн. — Выдать им хлеб, деньги и потенциального регента?"
— Мы допрашиваем арестованных, чтобы выявить всю сеть заговорщиков. Полагаю, как только первую партию главарей повесят, народные волнения начнут стихать.
Фонтанж задумчиво на него посмотрел. Ги выдал ему эту ложь и даже не поперхнулся, но граф, при всех своих бесчисленных недостатках, дураком не был.
— Я не могу дать иной ответ королю и будущему регенту, — произнес глава Секрета. — Но если вы еще раз так ответите мне, то я посажу вас в Бернарден в одну камеру с теми, кого вы туда уже отправили. Ясно?
— Да, монсеньор.
— Ну? — раздраженно повторил граф. — Что вы намерены предпринять?
— Кроме уже сказанного — ничего. Я не могу разогнать тысячные толпы силами сотни агентов.
Глаза Фонтанжа сузились.
— Почему же у нас их там тысячи?
— Потому что им нечего есть. Потому что им не нравится королева-иностранка и будущий регент-иностранец. Потому что…
— Вы же дворянин? — оборвал его граф. Солерн вздохнул. Он был из тех дворян с юга, которые от крестьян отличались только тем, что дома где-то валялась дедовская шпага.
— Да, монсеньор.
— Тогда почему я слышу от вас такую ересь?
— Я всего лишь говорю правду…
— Мне не нужна от вас правда! — прикрикнул Фонтанж, хлопнув пухлой ладонью по столу. — Мне нужно, чтобы вы обеспечили полную безопасность в городе! Счет идет на дни, и когда объявят регента, наш народ должен радостно приветствовать его вместе с юной королевой и наследником! Ясно?
Солерн промолчал, глядя в стол. В светлом, отполированном до блеска дереве, все отражалось в перевернутом виде: толстяк в парике и фиолетовом кафтане с серебром напротив очень высокого, худого, кое-как выбритого человека с царапиной от бритвы во всю щеку.
— Мастер Николетти упомянул, — несколько успокоившись, продолжал Фонтанж, — что над мальчишкой поработали. Что это значит?
— Это значит, что у бунтовщиков тоже есть свой мастер, который попытался обеспечить юному Жильберу защиту от допроса под принуждением.
— Так, — веско проронил граф.
— Я считаю, что этого мастера надо найти, — сказал Солерн. — И выяснить, сколько и
