не позволил, начав подгребать свой бесчисленный багаж и количеством его, давая понять, что если я не успею управиться, то мне мои котомки под своими он просто погребет.
Дед был занят сестрой, которая ему на ухо что-то трындела, так что мне для обнимашек досталась тетя. Я с удовольствием приложился к ее щекам и обнял хрупкие плечи. Меня потрепали как маленького по голове, но не преминули напомнить, что я уже большой и могу с ней не «тётькать».
Не видел я ее давненько. Невысокая и худощавая, она всегда выглядела моложе своего возраста, но сейчас Наталья смотрелась, считай, не старше моих ровесниц… ну, больше тридцати я бы ей точно не дал. И что мне далось, что она старшая сестра нашей с Машкой мамы?! Нет, что-то я слышал по детству, но видимо за ненадобностью пропустил мимо ушей, а потом и вовсе не спрашивал.
Уловив мой заинтересованный взгляд, которым я ее разглядывал, тетя спросила напряженно:
— Что-то не так?
— Да нет, наоборот — ты отлично выглядишь! — и улыбнулся, как можно более лучезарней — эдакий племяш-наивнячок, обожающий родственницу.
А что делать? Тут уж лучше перестараться, чем не дотянуть — женщины, они такие.
Вот, пожалуйста, я вроде от души комплимент сделал, а тетя кажется недовольной:
— Ой, придумаешь тоже, выгляжу, как обычно.
— Ну, я ж не знаю, как это — обычно, виделись-то года два назад. А до этого… — я тормознулся, вспоминая, что там «до» было, а она махнула рукой и, поморщившись, сказала:
— Ах, оставь! — и переключилась на Машку, которая, наконец-то, отлипла от деда: — А это, что у тебя такое, детка? — воскликнула тетя и потянулась к ее еще довольно красному носу: — Плакала, что ли?
— Не-а, о стекло стукнулась, когда вагон мотнуло, — ответила та.
А дед, перехватив руку тети, не дал дотронуться до Машкиного лица и, как-то на мой взгляд жестковато, одернул:
— Не вздумай!
— Ах, да! — будто спохватилась та.
А я так и не понял, что это было, но с мысли меня почти сразу сбили, и довести до логического завершения я ее не успел.
— Здравствуй, внук, — наконец-то протянул мне руку дед.
Я ее крепко пожал, потом мы коротко, по-мужски, обнялись и на этом наше встречальное расшаркивание закончилось.
— Ну что, пошли? — спросил он и подхватил один из наших чемоданов.
Я уцепил второй, сверху пристроил Машкину немаленькую косметичку, а в другую руку взял свою сумку. Пока мы примерялись к крупногабариту, женщины наши, взявшись под ручку, и, щебеча меж собой, двинули вперед. Так что нам с дедом только и оставалось, что топать за ними следом.
Площадь перед вокзалом плавилась от обеденной жары. Едва живой солоноватый ветерок с ней не справлялся и припаркованные в несколько рядов машины, казалось, плавали в зыбком раскаленном мареве. Благо белый фордовский шкаф деда, на который он указал, был виден сразу от вокзального выхода, и топать по мягкому асфальту до него предстояло недалеко.
Но добраться нам до места так просто было не суждено. Маня, тормазнувшись возле крыльца, обозрела раскисший пейзаж и сосредоточилась на стоявшем невдалеке продуктовом вагончике.
— Пить хочу — чего нибудь холодненького! И моро-оженого! — и рванула к кибитке.
Мне ж пришлось топать за ней, поскольку даже с того места, где мы стояли, было видно, что тени там нет и заставлять идти туда деда с тетей не хотелось.
— Щас, я постараюсь, чтоб она быстро, — кинул я им и, оставив родственников у раскидистых туй, сам направился за сестрой к магазинчику.
Зачем мне вообще туда надо было идти? Да потому, что выставленных вдоль тротуара в ряд холодильников и морозилок толпилась группа пацанов, по виду старшеклассников, и вот я прям с места почувствовал, как при виде бегущей к ним в шортиках сестры, тестостероном оттуда шибануло убойно.
Маня в этот момент до места доскакала и уже приступила к изучению ассортимента холодиников. Потом помахала прадовщице, что дескать щас выберу и подуйду, и выхватила из одного какую-то бутылку. А когда подошел я, уже успела занырнуть и в морозилник с мороженным.
Я подошел к окошку, из которого на меня пахнуло как из раскаленный печи, и протянул размаренной продавщице купюру.
— Чё берем? — спросила та.
— Мань, что выбрала? — обернулся я к сестре и… замер.
В этот момент один… гхм, из смертников, прикладывал свою потную ладошку к ее заднице, что аппетитно торчала из раззявленного морозильника.
Манька взвизгнула, а этот гад ее еще и бедром подпер. Остальные… такие же недолгоживущие… начали подтягиваться к месту, не иначе, как в надежде на развлечение.
Меня от происходящего бросило в жар, да такой, что окружающее привокзальное пекло показалось не теплее вечерней прохлады. Ладони же обожгло так, что думал они вспыхнут, но разглядывать их было недосуг — я уже разъяренным быком попер на малолеток.
— Ты! Убрал руку! В сторону, говорю! — взревел я подлетая.
Двое отступили, но четверо выдвинулись вперед, прикрыв собой начавшую взбрыкивать сестрицу и того парня, что теперь и вовсе пытался Маньку за талию сзади обхватить.
— Да чё ты?! — еще и возмущался он. — Ты ж сама хотела! Иначе бы нам свою…
Договорить он не успел, я с разлета врезался в строй пацанов и не обращая внимания, кто там чем на меня замахнулся, сам выдал одному хук спарава, а второго под дых турнул.
Такого напора от спокойного вроде мужика они не ожидали, а потому эти двое оказались на асфальте. Но вот остальные напряглись, к ним подобрались те, что сначала было отошли, самый наглый тоже Маньку отпустил и пошел загребать сразу сзади. Понятно, метод стаи — числом шакалы и буйвола завалят.
Но отметил это так, отвлеченной дальней мыслью, а сам уже принимал первого нападающего. Запястье выставленной руки — на излом, пацан загибается и я его встречаю коленом в живот. Не успеваю отпустить этого, как Машкин обидчик пытается сзади лоукик исполнить.
Уж не знаю, куда он метил, но довернуть тело удается так, что нога его лишь по легкому мое бедро задевает. А я уже ухватываю эту лаптю и выкидываю ушибленную ногу. Та тараном летит чуть вбок и назад… но вскинутый-то лапоть еще в моем захвате… так что прилетает по внутреннему бедру. Не, по яйцам я не метил… я такое специально не исполняю, чай сам мужик… но скрутился он и завыл именно так, будто и правда по ним, родимым, звездануло.
Успеваю даже поморщиться от сочувствия пацану, но он пока больше не соперник, а тут-то еще четверо прут. Один успевает
