отправлено из Саутгемптона[10], – спокойно продолжил Старик в углу, – и, что довольно любопытно, оно оказалось единственным из якобы полученных Кершоу от Сметхёрста, от которого сохранился конверт с датой. Само письмо было довольно кратким, – добавил он, вернувшись к листку бумаги:
«Дорогой сэр,
В дополнение к моему письму, отправленному несколько недель назад, хочу сообщить вам, что «Царское Село»[11] во вторник, 10-го числа, причалит в Тилбери[12]. Там я сойду на берег и немедленно отправлюсь в Лондон первым же поездом. Если хотите, можете встретить меня на станции Фенчёрч-стрит в зале ожидания первого класса, ближе к вечеру. Поскольку я предполагаю, что после тридцатилетнего отсутствия вы вряд ли помните моё лицо, сообщаю, что вы узнаете меня по тяжёлой каракулевой шубе и такой же шапке. Тогда вы сможете представиться мне, и я лично выслушаю то, что вы, возможно, хотели изложить мне.
Искренне ваш,
Фрэнсис Сметхёрст».
– Именно это последнее письмо вызвало возбуждение у Уильяма Кершоу и слёзы у его жены. По словам немца, он ходил взад и вперёд по комнате, как дикий зверь, неустанно жестикулируя и что-то неразборчиво восклицая. Однако миссис Кершоу переполняли сомнения. Она не доверяла мужчине из чужих краёв, который, по рассказам мужа, уже имел одно преступление на своей совести, и поэтому, как она опасалась, мог рискнуть совершить ещё одно, чтобы избавиться от опасного врага. С женской точки зрения она считала этот план бесчестным, поскольку, как ей было известно, закон сурово относится к шантажистам.
«Свидание могло быть хитрой ловушкой, – рассуждала миссис Кершоу. – По меньшей мере странно: почему бы Сметхёрсту не встретиться с мужем в отеле на следующий день?» Тысяча «что», «как» и «почему» не давали ей покоя, но толстого немца заворожили видения Кершоу о несметном количестве золота, так соблазнительно маячившем перед глазами. Он одолжил Кершоу необходимые 2 фунта, с помощью которых тот намеревался немного привести себя в порядок, прежде чем отправиться на встречу с другом-миллионером. Кершоу покинул квартиру, и больше несчастная женщина не видела мужа, равно как и Мюллер, немец, его приятель.
Жена с тревогой прождала всю ночь, но Кершоу не вернулся. Следующий день она провела в бессмысленных и бесполезных расспросах о районе Фенчёрч-стрит; а 12-го отправилась в Скотланд-Ярд, рассказала, что знала, и передала в руки полиции оба письма, написанные Сметхёрстом.
ГЛАВА II.
МИЛЛИОНЕР НА СКАМЬЕ ПОДСУДИМЫХ
Старик в углу допил свой стакан молока. Его водянисто-голубые глаза смотрели на нетерпеливое личико мисс Полли Бёртон, суровое выражение которого теперь сменилось явным и сильным волнением.
– Только 31-го числа, – продолжил он через некоторое время, – тело, до неузнаваемости разложившееся, нашли два лихтерщика[13] на дне заброшенной баржи. Когда-то она была пришвартована у подножия одного из тёмных лестничных пролётов, которые спускаются между высокими пакгаузами к реке в лондонском Ист-Энде. У меня есть фотография этого места, – добавил он, вытащив снимок из кармана и положив его перед Полли.
– Баржи, как видите, уже нет, но вы же понимаете – идеальное место для того, чтобы один человек перерезал горло другому абсолютно спокойно и без страха быть обнаруженным. Тело, как я уже упоминал, разложилось до неузнаваемости, пролежав там одиннадцать дней, но некоторые предметы – серебряное кольцо и булавка для галстука – миссис Кершоу опознала как принадлежавшие мужу.
Она, конечно, во весь голос обвиняла Сметхёрста, и у полиции не существовало сомнений в наличии очень веских доводов против него. И через два дня после обнаружения тела на барже сибирский миллионер, как его успели прозвать вездесущие репортёры, был арестован в своём роскошном номере в отеле «Сесил».
Признаться по правде, в тот момент я растерялся. История миссис Кершоу и письма Сметхёрста попали в газеты, и я следовал своему обычному методу – вспомните, я всего лишь любитель, и занимаюсь этим, так сказать, из любви к искусству – искал мотив для преступления, которое, по словам полиции, совершил Сметхёрст. Все считали, что им руководило стремление раз и навсегда избавиться от опасного шантажиста. Вот так! Но разве вам ни разу не приходило в голову, насколько в действительности этот мотив ничтожен?
Что ж, мисс Полли пришлось признаться, что она не рассматривала случившееся с этой точки зрения.
– Несомненно, человек, которому удалось сколотить огромное состояние своими собственными усилиями, не мог быть настолько глуп, чтобы полагать, будто ему стоит бояться такого человека, как Кершоу. Он определённо знал, что Кершоу не имел убедительных доказательств против него – во всяком случае, недостаточно, чтобы его повесить. Вы когда-нибудь видели Сметхёрста? – добавил он, снова копаясь в бумажнике.
Полли ответила, что в своё время видела снимок Сметхёрста в иллюстрированных газетах. Затем Старик положил перед ней маленькую фотографию:
– Что вас больше всего поражает в лице?
– Ну, скорее всего, это странное, удивлённое его выражение из-за полного отсутствия бровей и непривычной иностранной стрижки.
– Такой короткой, что голова кажется обритой. Точно. Именно это меня поразило больше всего, когда я в то утро пробился в суд и впервые увидел миллионера на скамье подсудимых. Высокий, бравый мужчина, прямой, как палка, с бронзово-загорелым лицом. Ни усов, ни бороды; очень короткая стрижка, как у француза; но, конечно, самым примечательным было отсутствие бровей и даже ресниц, что придавало лицу такой своеобразный вид – как вы сказали, постоянно изумлённый.
Однако он казался на удивление спокойным. Удобно разместившись на скамье подсудимых – будучи миллионером – он приятно болтал со своим адвокатом сэром Артуром Инглвудом в перерывах между вызовами свидетелей обвинения; во время допроса этих свидетелей он сидел абсолютно спокойно, подпирая голову рукой.
Мюллер и миссис Кершоу повторили историю, уже рассказанную ими ранее полиции. Кажется, вы упомянули, что из-за занятости не смогли прийти в тот день в суд и услышать разбирательство, так что, вероятно, не помните миссис Кершоу. Я не ошибся? Ну конечно! Вот её снимок, который мне однажды удалось сделать. Это она. Точно такая же, как и за свидетельской трибуной – разодетая, в искусном убранстве из крепа, в чепце, когда-то украшенном розами, и остатки розовых лепестков пытались уцепиться за глубокий чёрный цвет.
Она не хотела смотреть на подсудимого и всё время решительно оборачивалась к судье. Мне кажется, она любила своего мужа-бездельника: огромное обручальное кольцо было обмотано чёрным. Она твёрдо верила, что на скамье подсудимых – убийца Кершоу, и выставляла
