предупредить всеобщее недоумение, пояснил: — Да, да! На обычных воротах.
Желудев опять разгладил карту. Он низко склонился над новеньким серовато-зеленым, в голубых прожилках, листом полуверстки. Затем порывисто встал, с шумом отодвинул скамейку, но сказал спокойно, не повысив голоса:
— Ворота перенесем по ивняку, южнее деревни. Противник той дороги не просматривает, прицельного огня не ведет.
Желудев обычно ругал фашистов последними словами, и «гады» было самым безобидным в этом словаре. Но, разрабатывая операцию, он всегда говорил значительно и строго: «противник».
Данила Иванович стоял по-прежнему без картуза, но смотрел гордо.
Через минуту они шагали вместе с Коршуновым по деревне от дома к дому и осматривали ворота. Попадались жидкие, несто́ящие, но были и добротные, надежные — только снять с петель, дотащить до реки и на них спокойно может грузиться расчет со своим «максимом».
Коршунов шел как будто не торопясь, вразвалку, да еще и цигарку свертывал на ходу, но пойди поспей за ним! Дед Данила бежал рядом вприпрыжку и на ходу рассказывал:
— Совсем хотел фриц обезлюдить деревню. Мы в лесу от него схоронились. Он и деревню хотел казнить, да вы аккуратно подоспели…
Коршунов слушал Данилу Ивановича, но не выказывал особого интереса или сочувствия, которого тот ждал: Коршунов был обижен давешним недоверием старика. Нашел с кем скрытничать!
Вдоль деревенской улицы тянулась шестовка. Быстро же отступили фашисты, если не успели смотать провод и собрать шесты с железными наконечниками.
Коршунов выдернул один шест, напоминающий длинное копье, ударил им о землю и сказал удовлетворенно:
— Пойдет!
Не прошло и часа, как шестнадцать ворот были готовы к переправе. Половинки ворот решили для устойчивости связывать по двое, и немецкий провод оказался здесь весьма кстати. Немецкие шесты тоже пригодятся…
Желудев сам облазил весь берег и выбрал место для переправы: ивняк подступал там почти к самой реке.
Желудев все поглядывал в тревоге на небо. Погода, к счастью, улучшилась: свежий северный ветер гнал тучи. Лунный свет пробивался лишь сквозь дымчатые окна в тучах.
— Жмать надо, жмать! — подгонял саперов Желудев.
Он с удовольствием твердил это неправильное, но энергичное словцо.
Домохозяева помогали саперам как умели, сами перетаскивали ворота к реке.
Только Тихоновна, жена Данилы Ивановича, отнеслась к его затее неодобрительно:
— Ворота снимать! Виданное ли дело? До чего додумался, старый дурак!
— А у тебя что, корова со двора уйдет? — спросил Данила Иванович не без ехидства.
Корову угнали фашисты, и Тихоновна до сих пор не могла прийти в себя от горя.
Данила Иванович хорошо знал шумный, но уступчивый характер своей старухи, и кончилось тем, что она сама помогала тащить ворота к реке.
Данила Иванович суетился больше всех, совсем загонял своего связного, внучка Кастуся, и даже покрикивал на бойцов.
— Приказ выполнили и, можно сказать, перевыполнили, — доложил вскоре Коршунову дед Данила, взяв руки по швам.
Стрелковые роты подтянулись к двум часам ночи и, минуя деревню, спустились к реке.
Погода шла на улучшение: рваные тучи сгустились и надежно закрыли луну своей черной толщей.
На реке против деревни Желудев поднял переполох. На берег притащили несколько обструганных бревен и оставили их на виду у самой воды. Григорий Орел и Демин подползли к брошенной немцами пушчонке, повернули ее дулом к реке, укрылись за щитом и начали бить по нему обухами, подражая перестуку топоров.
Немецкие ракеты повисли над водой, и минометы зачастили так, точно фашисты решили запрудить реку осколками или нагреть ими ледяную ноябрьскую воду.
Тем временем в шестистах метрах ниже по течению уже отчаливал от берега первый плот.
В последнюю минуту на ворота, связанные проводом попарно, прыгнул с берега еще один человек с шестом. Он прошел по плоту на цыпочках, будто от этого становился легче.
— А ты чего на том берегу забыл? — строго спросил Коршунов, признав в пассажире деда Данилу.
— Надо же кому-нибудь пустую посуду обратно гнать…
Данила Иванович не выпускал шеста из рук до рассвета и ушел, когда на тот берег переехали девушки с санитарными сумками, походная кухня и были переправлены ящики с патронами и прочие боевые припасы.
Фашисты обнаружили переправу только утром, когда она опустела. Два «юнкерса» покружили над плотами, сбросили на всякий случай несколько бомб, расщепили и изрешетили с десяток ворот.
Желудев и его саперы с того берега в деревню уже не вернулись, но через два дня пришли другие и, сославшись на приказ какого-то полковника, начали мастерить ворота.
— Вышел по дивизии приказ: всем пострадавшим от переправы справить ворота, чтобы дворы не стояли настежь, — сообщил старший плотничьей команды, черноусый низенький сержант; он был почти одного роста со своей большущей пилой.
Саперы плотничали два дня, и все это время Данила Иванович от них не отлипал.
Когда ему сколотили ворота и Тихоновна вынесла бойцам угощение, дед тоже пристроился к ним, но сам не ел, больше давал советы.
— Ты ложкой, ложкой маневрируй! — наставлял он сержанта. — Маневр в нашем военном деле — первая статья.
И дед, уже в третий раз, принимался рассказывать о переправе:
— Думали, совсем наша деревня Холмичи забытая. А мимо нее, оказывается, и лежит главная дорога для нашего войска. Здесь-то ее, Проню, и форсировали.
С некоторых пор Данила Иванович очень пристрастился к слову «форсировали» и употреблял его часто и не всегда к месту.
— А как, спрашивается, мы ее форсировали?
— Опять форсишь? — прикрикнула на старика Тихоновна. — Садись уже снедать, вояка, прости господи…
— А чем не вояка? — запетушился дед и подмигнул саперам, как бы говоря: «Что она, штатская старуха, понимает? Мы-то люди военные. У нас свои разговоры».
Перед вечером саперы ушли. Пилы они взяли на плечи, винтовки висели за плечами.
Провожали их всей деревней.
Новенькие, свежеобструганные ворота весело смотрели вслед саперам. Белизна молодого теса казалась почти сверхъестественной рядом с ветхими избами, которые почернели от времени и ссутулились по-стариковски…
1943
БУТЫЛКА ИЗ-ПОД ЛИМОНАДА
Все ушли, и человек остался в окопе наедине с ветреным вечером.
Не с кем перекинуться словом, некому дружески протянуть кисет с махоркой, нет никого, кому в случае нужды можно доверить свою последнюю просьбу.
Стебли травинок колышутся на уровне глаз — пожухлая трава, зимовавшая под снегом.
Терехов сидит в сыром, глубоком окопе, на опушке березовой рощи, с юга вплотную подступающей к Можайскому шоссе.
Снег виднеется только на той стороне шоссе, на склоне холма, обращенного к северу. Снег давно потерял белизну, он лежит, подточенный водой, похожий на
