понимаю, как это спасает нас от его вмешательства в наши мозги, — сказал он, яростно черкая.
— Не спасет, Арнольд. Это просто жест смирения. Кое-что, с чем никто из нас не был хорошо знаком в жизни. Но это может — и я не даю никаких гарантий — это может сохраниться.
— Господи! — воскликнул Хеядат. — Я вижу свет через трещины.
Волшебники оторвались от царапанья по бумаге, чтобы посмотреть о чем он говорит.
В дальнем конце мавзолея холодный голубой свет пробивался сквозь мелкие трещины между мраморными блоками.
— Встреча с ним неизбежна, — сказал Раговски. — Элизабет, дорогая?
— Джозеф? — сказала она, не отрываясь от своих лихорадочных каракулей.
— Отпустите меня, пожалуйста.
— Минутку. Дай мне закончить писать.
— Отпусти меня, черт возьми! — сказал он. — Я не хочу быть здесь, когда он придет. Я больше никогда не хочу видеть его ужасное лицо!
— Терпение, Джозеф, — сказал Полташ. — Мы просто прислушиваемся к твоим советам.
— Кто-нибудь, верните мне мою смерть! Я не могу снова пройти через это! Никто не должен!
Усиливающийся свет из-за стены склепа теперь сопровождался скрежетом, так как один из огромных мраморных блоков, примерно на высоте головы, медленно выходил из стены. Когда он примерно на десять дюймов выдвинулся из стены, второй блок, ниже и левее первого, начал двигаться. Спустя секунды третий, на этот раз правее и выше первого, также начал смещаться. Сверкающие серебристо-голубые лучи света разбегались во все стороны, прокрадываясь через трещины в стене.
Раговский, разгневанный безразличием своих воскресителей, возобновил разрушение некромантических трудов Коттлав, с того места, где остановился. Он хватал алебастровые чаши и швырял их о движущуюся стену. Затем, сняв пиджак, в котором был похоронен, он встал на колени и использовал его, чтобы стереть цифры, которые Коттлав начертала по безукоризненной спирали. Несмотря на то, что он был мертв, на его бровях появились капельки влаги, которые он оттирал. Это была темная, густая жидкость, которая собралась у него на лбу и, в конце концов, скатилась по его лицу на землю, разбрызгивая смесь бальзамирующей жидкости и остатки его собственных соков разложения. Однако его усилия, чтобы обратить воскрешение вспять, начали окупаться. Желанное онемение начало распространяться от пальцев рук и ног вверх по его конечностям, а за глазами и носовыми пазухами возникло ощущение переливающегося веса, когда полужидкое содержимое его черепа откликнулось на требования силы тяжести.
Оторвавшись от своего занятия, он увидел, как пять волшебников безумно скребут по бумаге, как студенты, спешащие закончить жизненно важную экзаменационную работу, прежде чем прозвенит звонок. За исключением, конечно, того, что цена неудачи была намного хуже, чем плохая оценка. Взгляд Раговски переместился с их изнурительного труда на стену, где уже шесть блоков находились в движении. Первый из шести мраморных блоков, отреагировавших на давление с другой стороны, наконец, выскользнул из стены и упал на землю. Столб холодного света, придавая монолитность мраморно-цементной пыли, висевшей в воздухе над выбитым блоком, ударил из дыры, пересек всю длину склепа и ударил в противоположную стену. Спустя мгновения обрушился второй блок.
Теодор Феликссон начал молиться вслух, продолжая писать, полезность божества к которому взывал молящийся была неоднозначна:
— Да будет сила Твоя,
Да будет судилище Твоё.
Возьми мою душу, Господи.
Закали и используй ее.
Ибо я слаб, Господи.
Я боюсь…
— Здесь нам не нужен еще один "Господь", — сказала Элизабет. — А вот богиня… Сказав это, она начала свою молитву:
— Медогрудая — ты, Неета.
Назови меня дочерью, и я грудью вскормлю…
в то время как Феликссон продолжал нить собственной молитвы:
Убереги меня, Господи,
От страха и тьмы.
Удержи меня
У своего сердца, Господь…
Хеядат прервал эту битву молитв ревом какой только человек его значительных размеров мог бы исторгнуть.
— Я никогда в жизни не слышал такого откровенного лицемерия. Вы двое когда-нибудь верили во что-нибудь, кроме своей собственной алчности? Если демон слышит вас, то смеется.
— Ты ошибаешься, — произнес голос из места, из которого шел холодный свет. Слова, хотя сами по себе ничем не примечательные, казалось, ускоряли капитуляцию стены. Еще три блока начали продвигаться вперед, в то время как еще два выпали из стены и присоединились к обломкам, образовавшимся на полу склепа.
Невидимый оратор продолжал обращаться к волшебникам. Голос, с его ледяной суровостью, на своем фоне заставлял резкий свет казаться тропическим.
— Я чую разлагающуюся плоть, — сказал демон. — Но с ароматом оживления. Кто-то воскрешает мертвых.
Еще больше блоков рухнуло на землю, так что теперь в стене была дыра достаточно большая, чтобы позволить войти статному человеку, за исключением того факта, что завалы блокировали нижнюю треть прохода. Однако для сущности, которая вот-вот должна был войти, такие вопросы решались легко.
— Оват Порак, — произнесло оно. Приказ был исполнен мгновенно. Обломки, приклонившие слух, распались в мгновение ока. Даже сам воздух был очищен для него, ибо, когда он говорил, каждая частица цементной пыли была извлечена с его пути.
И так, беспрепятственным путем, Сенобит вошел в присутствие шести волшебников. Он был высок, выглядя очень похожим на достопамятных демонов из тех томов, над которыми волшебники корпели последние месяцы и недели, тщетно выискивая малейший намек на уязвимость существа. Конечно, они не нашли ни одного. Но теперь, когда он появился во плоти, в его существе было отчетливое ощущение человечности, того человека, которым он был когда-то, до того, как были воплощены чудовищные труды его Ордена. Его плоть была практически белая, его безволосая голова ритуально обезображена глубокими шрамами, расходившимися как горизонтально, так и вертикально, на каждом пересечении которых был забит гвоздь через бескровную плоть в саму его кость. Возможно, в свое время гвозди сверкали, но годы лишили их блеска. Как бы то ни было, гвозди обладали определенной элегантностью, усиленной тем, как демон держал свою голову, как если бы обозревал мир с видом утомленной снисходительности. Какие бы мучения он ни планировал для этих последних жертв, ибо его знание боли и ее механизмов заставило бы инквизиторов выглядеть похожими на хулиганов со школьного двора, все было бы усугублено на порядки, если бы кто-нибудь из них осмелился произнести это непочтительное прозвище: Пинхед, истоки которого уже давно были утеряны в утверждениях и контр-утверждениях.
Что касается остальной его внешности, то она была такой же, как и на гравюрах и ксилографиях демонических сущностей на протяжении тысячелетий: черные одеяния, подол которых скользил пол; участки ободранной плоти, обнажающие кровоточащую мускулатуру; кожа, плотно переплетенная с тканью его одежд. Всегда были споры о том, была ли проклятая душа, носящая эту маску боли
