невольно начинают думать и осознавать, что «а ведь что-то во всем этом есть».
Они начинают размышлять чуть смелее, делиться друг с другом своими наблюдениями и открытиями и все громче заявлять, что «а ведь он-то, действительно, был прав». Ортодоксы где-то не успевают, а где-то просто не в состоянии отвечать новым вызовам общества. Осознавая это, они начинают метаться, тщетно пытаясь затушить разлетающиеся искры разрушительного инакомыслия. Но своими, подчас неумелыми, действиями еще пуще раздувают пожар. Ранее казавшиеся незыблемыми, каноны начинают безнаказанно обесцениваться прямо на глазах. Общественное сознание разогревается всё сильнее. В воздухе начинают бессистемно витать отдельные обрывки высказанных кем-то мыслей, теорий, сочиненных на площадях и в трактирах. Но идеи еще нет. Я говорю о той идее, которая могла бы своим дрожанием захватить даже не умы, а сердца всех и каждого члена общества. Я говорю о той идее, которая могла бы одномоментно сподвигнуть человека или даже целую группу людей на какой-то немыслимый поступок. Всё это продолжается, пока в обществе не появится некто. Назовем его «флагман». Сначала это обычный, неприметный на вид человек, один из многих, варящихся в котле истории мира. И в то же время это в чём-то весьма неординарная и одарённая личность, достаточно хорошо образованная и, что немаловажно, наделённая какой-то особенной интуицией. Вольно или невольно он постоянно ощущает возмущенную ауру общественных настроений. Мелкие недовольства, выплеск эмоций, ропот толпы, публичные диспуты, сарказм над ортодоксами. Тщетность самих ортодоксов в попытках повлиять на ситуацию. Их слепая ярость в уничтожении недовольных, которая, маскируя, лишь подчёркивает их бессилие. Флагман, постоянно находясь в гуще событий, невольно их оценивает, размышляет над их причинами и ходом, пытается что-то предугадать. И в какой-то момент в его воображении начинает вырисовываться образ Идеи. Той самой идеи, которая объяснит, почему сейчас всё вокруг устроено неправильно, как все должно быть и как этого достичь. Поначалу этот образ кажется слабым и не жизнеспособным. Однако, самоотверженными усилиями флагмана представленный образ набирает силу, убедительность, становится все более и более совершенным. Точно так же, как в сосуде с химическими жидкостями в определенных условиях начинают появляться и расти кристаллы, поражая своей выверенной четкостью и красотой линий. Такая идея, распространяясь в обществе, находит позитивный отклик в умах и, что более важно, в сердцах большинства его членов. Идея становится движущей силой. В какой-то переломный момент общество встает перед выбором. Существовать на прежних ортодоксальных устоях или соответственно идее что-то изменить в лучшую сторону? Данный вопрос решает или революция, или более умеренная смена уклада. В результате идея побеждает, а флагман, как ее автор и главный двигатель, возносится на вершину почёта и власти. Он продолжает развивать и совершенствовать свои идейные постулаты, дабы предвосхитить возможный ход истории и направить ее в предначертанное им русло. Однако, памятуя о своей недавней непримиримой борьбе с ортодоксами, флагман естественным образом стремится оберечь выпестованную им идею, ставшую делом всей его жизни. Он встраивает в свою идейную конструкцию элементы, которые дадут ей стойкость и защиту от влияний и конфликтов с другими идейными платформами. И при этом он сам закономерно и необратимо становится ортодоксом. Защищая свое детище, он может зайти слишком далеко и превратиться в тирана.
Вот вкратце всё, что касается идеи. Я, пренебрегши деталями, порой весьма важными, как мог изложил тебе самую суть, самую, так сказать, выжимку из целого университетского курса. А теперь, дорогой мой ученик, попробуй сам рассудить, что же такое фашизм.
Некоторое время они шагали безмолвно. Профессор, поглядывая на восходящее солнце, наслаждался свежестью альпийского утра. Шарль сосредоточенно размышлял. Он же и заговорил первым.
– Наверное, всё что происходит сейчас вокруг можно описать по-ученому. Пусть Гитлер называется флагманом. Пусть он придумал свою жуткую идею, которая пришлась по душе немцам. Но эта идея неправильная, если ради нее нужно воевать со всем миром, убивать или сажать в тюрьму честных людей.
– Браво, мой мальчик! Тебе не откажешь в здравости мысли.
– И всё же, профессор, ответьте. Неужели фашизм уже был в те далекие времена?
– Как тебе сказать, Шарль. Пятьсот лет назад в этих местах было всё несколько иначе, чем сейчас. И назвать ту систему отношений фашизмом, в том виде, в котором он есть сейчас, наверное, нельзя. Однако, безусловно в истории тех далеких дней был и флагман, гениальная личность мировой величины. Была и созданная им идея, которая потрясла вековые устои жизни и навсегда их изменила. Была и жестокая и беспощадная борьба за торжество этой идеи. Были и жертвы. Об одной из них мы напомнили людям сегодня.
– Но кто же он был, этот флагман? В чем его идея?
– Об этом, дорогой мой Шарль, мы с тобой и другими учениками будем говорить на наших уроках истории. Тем более, что мы уже пришли, надеюсь, что не слишком рано. А вот и наш декан мсье Жермон. Доброе утро, декан! А вы, студент Паскуа, бегите скорее в класс.
Профессор остановился у ворот колледжа перекинуться парой фраз с деканом. Шарлю ничего не оставалось, как поспешить в аудиторию.
X- X- X-
В то утро на площади de l’Hôtel de ville во французком городке Аннемасс, что неподалеку от Женевы, на каменном постаменте, где еще недавно стоял памятник, так поспешно свергнутый слугами «нового порядка», появился лавровый венок с надписью «Первой жертве фашизма. Мигелю Сервету.»
Глава 1
Ноябрь 1533 г.
г. Париж, Франция
В районе, который был известен жителям городища как Marché aux foins, по грязным кривым улочкам между серых, унылых домиков торопливо пробирался молодой человек. Несмотря на столь ранний час, он семенил, почти бежал, хлюпая грязью и перепрыгивая через лужи нечистот. По его растрёпанному виду и суетливости движений можно было догадаться, что он чем-то встревожен и весьма основательно. Уже само появление его на улице в столь неурочное время говорило о многом. Едва переводя дух, молодой человек наконец добрался до известного ему дома и отчаянно забарабанил кулаками в его двери.
– Мсье Ковень, откройте! Это я, Францис. Ради Бога, откройте скорее!
Безмолвие было ему ответом. И не мудрено, в Париж еще не пробрались лучи утреннего солнца, а предутренний сумрак не спешил покидать эти улочки.
– Мсье Ковень! Жан! Откройте же, прошу вас! – Францис тарабанил в двери, что есть силы. В окнах соседних лачуг уже замаячили огоньки свечей, оттеняя силуэты разбуженных хозяев. Наконец, лязгнув засовом, дверь, в которую стучал молодой человек, со скрипом отворилась.
– Жан, скорее просыпайтесь! Дело чрезвычайное! – Францис ввалился в комнату так стремительно,
