— Извините меня за вторжение, джентльмены, — деревянным голосом начала Элеонора, — но мне необходимо поговорить с братом.
— Мне нечего тебе сказать, — проворчал Жан-Поль.
— А мне есть что, и я не собираюсь уходить, пока ты меня не выслушаешь, Жан-Поль.
Брат молча отвернулся, Фишер откашлялся и начал:
— Мы обсуждаем здесь деловые вопросы…
— Я знаю, какие деловые вопросы вы обсуждаете.
В комнате было жарко, и она резким движением головы сбросила капюшон. В свете неярко горевшей лампы ее волосы зажглись пламенем, будто во тьме чиркнули спичкой.
— Тогда вам, видимо, придется подождать, пока мы не закончим.
— Не думаю, — ответила Элеонора ровным голосом, хотя ее глаза вспыхнули зелеными изумрудами, когда она поняла, что ее намерены выпроводить отсюда.
— Жан-Поль, — повернулась она к брату, — таким способом ты не поправишь наши дела. Ты не солдат.
— Я уже смотрел смерти в лицо.
— Да, но то были юноши твоего возраста и твоего круга, которые знают правила и которые знают также, что хотя и будет больно, но крови будет немного, а шансы быть убитым или убить невелики. Там, куда ты собрался, совсем другое.
— Я не дурак, Элеонора, — ответил он с достоинством.
— Так не веди себя как дурак. Подумай, что ты надеешься выиграть.
— У меня будет земля. Рекрутам обещают двести пятьдесят акров только за то, что они явятся в страну как колонисты. Но будет больше, гораздо больше, когда Уокер укрепит свои позиции. Целые поместья…
— И за них будут драться, их будут отвоевывать наемные убийцы. И как ты думаешь, каковы у тебя шансы против жуликов, воров, мародеров, против отбросов общества, которые хлынули в Никарагуа?
— Осторожнее, Элеонора, — предупредил ее Жан-Поль. Она обвела глазами сидящих за столом, не обращая внимания на их напряженные лица.
— Почему? Их не касается то, что я думаю.
— Это касается меня, — тихо напомнил Жан-Поль. — Они фалангисты. Трое из пятидесяти шести Бессмертных, которые вместе с Уокером приплыли туда в мае. Они рисковали жизнью, чтобы освободить подавленных пеонов Никарагуа во имя демократии. Я не позволю оскорблять их.
— Во имя демократии? Больше во имя славы, славы собственной и Уильяма Уокера…
Человек, стоявший у другого конца стола, выпрямился, обратившись весь во внимание. В голубых глазах на мрачном лице вспыхнула тревога.
— А не эгоистичны ли ваши мотивы? — спросил он. В его голосе слышалось раздражение, но интонация и произношение были, без сомнения, американскими. — Скажите, почему вы так решительно удерживаете брата возле себя? Может, вам кажется, что без него вы утратите безопасность? Или, может, вы боитесь, что он обнаружит, как прекрасно обходится без вас?
Элеонора взглянула на него.
— Сэр… — начала она растерянно. То, о чем он говорил, было далеко от истины, но она не могла поставить его на место, не обидев брата.
— Полковник… Полковник Фаррелл, — подсказал он имя, тоже явно не иностранное.
— Полковник, вы не знаете моего брата. Он не солдат. У него слишком чувствительная натура.
— Солдатами не рождаются. Солдатами становятся, — коротко отрезал он.
— Как и мужчинами.
— Солдаты куются в горниле войны? — закончила она начатую им цитату риторическим вопросом с иронией в голосе. — Но для этого сперва надо иметь хороший металл.
Жан-Поль встал, так резко отодвинув стул, что тот ударился о стену.
— Хватит! Дайте мне перо и бумагу. Увидим, подходящий ли я металл.
— Я сказала не подходящий, Жан-Поль, — возразила Элеонора, — а хороший металл.
Он не слушал. Размашисто, разбрызгивая чернила, Жан-Поль поставил подпись под контрактом и поднял свою кружку с пивом.
Фишер взял лист бумаги за уголок и покачал на весу, желая поскорее высушить подпись.
— Пьем все! — объявил он, улыбаясь разгневанной Элеоноре. — Пьем все за всех!
Ярость охватила ее с такой силой, что, не сдержавшись, она подалась вперед и выхватила лист бумаги.
Змеиным движением ее запястье обхватили и крепко сжали. От испуга она едва не задохнулась. На нее смотрели голубые глаза полковника, его трясло от гнева. Перегнувшись через стол, он заявил:
— Бумага, которую вы держите в руках, собственность американских фалангистов в Никарагуа. Отдайте.
Пальцы, впившиеся ей в руку, казались темными на фоне ее бледной кожи. Их сила была жестока и неумолима. Краем глаза Элеонора заметила, что брат ощущает неловкость и он хотел бы ей помочь, несмотря на свое раздражение. Но, бросив взгляд на человека с бронзовой маской вместо живого лица, вероятно, будущего начальника, он остался недвижим.
Элеонора не сдалась бы по своей воле, но дело было не в ней. Рука онемела, она не чувствовала кончиков пальцев. Листок выскользнул из руки на стол. Фишер прикрыл его ладонью.
— Не мешало бы вас проучить, чтобы впредь не вмешивались в мужские дела, — раздраженно заявил он.
В тот момент, когда она отпустила бумагу, рука полковника освободила ее руку и он отступил назад, пригвоздив ее к месту своим мрачным презрительным взглядом.
Кровь заторопилась к венам запястья, в руке покалывало, но Элеонора не хотела, чтобы они видели, как ей больно. Собрав всю свою волю, она сказала спокойным голосом:
— Меня совершенно не интересуют ваши поиски воинской славы. Меня заботит лишь благополучие брата. И это мое дело. Но, мне кажется, меня не поняли. Прощайте.
Ничего не видя перед собой, она повернулась и быстро пошла между столами, инстинктивно отыскивая выход. Она слышала позади себя, как поехали ножки стула по полу, но не придала этому никакого значения. Мужчина с глупой ухмылкой, зажав стакан виски в кулаке, вытянул руку и преградил ей путь. Оттолкнув его, она бросилась прочь, не желая даже осознать оскорбительность только что сделанного ей предложения.
Но едва она добежала до выхода, как дверь распахнулась и из дождя и ветра стремительно вошел мужчина.
Они столкнулись, и в ту же секунду она оказалась тесно прижатой к красному мундиру. Увидев этот ненавистный цвет, она принялась отчаянно биться в его объятиях, которые от этого становились только крепче.
— Ах, что это у нас тут такое? Маленькая рыжеволосая пута? Одно из порождений дьявола?
Его испанский напоминал произношением кастильский. Смуглое усатое лицо осветила торжествующая улыбка.
— Нет… — начала Элеонора.
Сзади раздался твердый резкий голос:
— Мне очень не хочется разочаровывать тебя, Луис, но женщина, которую ты держишь в руках, дама — хотя ты и встретил ее здесь.
