в макушку и бранился.
Но совсем беззлобно.
— Деда, — не выдержав, позвала она. — Пойдем на кухню, а то рука горит, не могу больше… Да и воду никто не выключил.
— Надо мылом ожог помазать, — он тут же поднялся с кровати.
— Помажем, помажем. И тужурку давай. Греться буду.
***
Утро. Спасительная пустота в голове.
А потом слабо маячившие воспоминания прорываются наружу и сносят все селевым потоком, и там, под грязью и камнями, катится Настя и пытается ни о чем не думать.
Гудки. Гудки.
Гудки…
Значит, тот реаниматолог сегодня отдыхает от работы. Наверное, в ординаторской сидит женщина с жилистыми руками — Настя помнит, как она брезгливо кривила губы, как командовала, сколько нужно подгузников и пеленок, как повторяла с нажимом:
— По телефону справок о состоянии больше не даем. Раньше говорили, а люди жалуются, мол, врачебная тайна, а вы всем растрезвоните… Теперь запрещено, можно только родственникам и только при личном присутствии. Утром приезжайте, с половины одиннадцатого до половины двенадцатого. Врач к вам выйдет.
— Понимаете, мы ведь из другого города. Пожалуйста… — блеяла Настя.
— Не положено, — рубанула женщина. — И что теперь, город у них другой, со всей области люди ездят. И нормально. Еще вопросы?
Вопросов больше не было.
…Настя отдирает выпуклые узоры с обоев и вспоминает дедовы глаза. Значит, до завтра никаких новостей не будет. Он лежит там, в реанимации, с трубками в горле. Ему хотели поставить трахеостому, но не смогли. Если… если будет совсем плохо, то Насте позвонят. Пей чай, собирайся на работу. Завтра дозвонишься до ординаторской и, быть может, узнаешь, как там дед.
Вибрирует телефон. Это мама.
Настя сбрасывает вызов. Если не из реанимации — значит, дед все еще держится. Все еще борется.
И, найдя в телефоне вкладку с молитвой, она торопливо бормочет заученные наизусть слова.
***
Подойдя к нужному дому, Настя вскинула глаза — вон они, окна в деревянных рамах. Уже все соседи — все до единого! — пластиковые окна поставили, а дед все ершится. И зимой дует сквозняками, и летом мошкара через щели лезет, и Настя уже денег подзаработала, и родители помогли бы…
Но дед уперся, и ни в какую. Держится за эти окна, как за святыню. Дурной, ну.
Открыв дверь своими ключами, Настя ввалилась в прихожую и швырнула пакеты на пол. Вспомнила про десяток яиц в пластиковом лотке, ойкнула и полезла проверять. Два все-таки разбились, протекли мутноватым белком.
Настя тихо выругалась. Захлопнула за собой дверь, стянула шарф и крикнула:
— Деда, я пришла! Встречай дорогую гостью.
Тишина в комнате. Обычно дед, едва заслышав ворочающийся ключ в замочной скважине, сразу же спешил на встречу.
А тут — тишина.
У Насти подогнулись колени. Она давно уже приходила сюда, отгоняя от себя мрачные мысли — а вдруг ему станет плохо? Он упадет в ванной, разобьет голову. Он сломает бедро и пролежит сутки, не в силах позвать на помощь. У него подскочит давление, а таблеток не будет под рукой.
Он тихо, прямо во сне, возьмет да и…
— Деда! — позвала она, сбрасывая ботинки.
Настя пыталась о плохом не думать. Да, дед старенький уже, за восемьдесят, но какой он бодрый! Сам солит рыбу. Сам пылесосит. Углы, конечно, зарастают пылью, а в мусорном ведре гниет картофельная кожура, но… Но разве он позволит за собой ухаживать?
И вообще, даже не думай об этом.
— Деда! — из горла вылетел слабый писк, и Настя бросилась в комнату.
Дед сидел на кровати, сжимал в руках махровое полотенце со свекольными росчерками. Склонившись, он недоуменно рассматривал слипшиеся ворсинки.
— Дедушка… — голос перехватило, и Настя шагнула ближе.
Дед поднял на нее глаза — бесцветные и растерянные, будто детские. Настя присела на кровать, сжала прохладную руку.
— Что такое? — голос задрожал. — Плохо?..
Дед задумчиво глянул на внучку, стиснул полотенце в руках.
— На-а-мальна…
Только вот левая половина его лица не двигалась.
Ужас, проступивший в Настиных глазах, был почти осязаемым. Дед чуть качнулся в сторону, видимо, испугавшись этой гримасы, но Настя уже взяла себя в руки:
— Дед, спокойно, — твердо сказала она, и даже дрожь схлынула. — Скажи мне, как тебя зовут?
Он всплеснул руками, отвернулся. Заторможенный, слабый. А ведь счет идет на часы.
— Деда, — позвала Настя голосом, не терпящим возражений.
— Што я тебе-е, совсем ду-уак?
— Скажи мне свое имя. Пожалуйста. Это важно.
Он чуть пожал плечами, открыл рот и… ничего не ответил. Пожевал губами, словно пытаясь нашарить нужное воспоминание, а потом снова растерянно глянул на нее.
— Семяшкин… — подсказала она, и дед кивнул. Но имя так и не вспомнил.
Думай. Вспоминай. Асимметрия лица — раз. Не может вспомнить имя — два. Что третье?!
— Руки! — она слетела с кровати, и дед снова качнулся. — Деда, вытяни руки перед собой. Пожалуйста, не спорь и ничего не говори! Просто вытяни.
Он вытянул. Левая рука приподнялась, но слабее, чем правая.
Инсульт. Это инсульт.
— Сиди и ни о чем не беспокойся, — бодро сказала Настя, улыбнулась даже и побежала в коридор.
— Э-э! — крикнул дед ей в спину, но нужно было спешить.
Она нашла телефон в куртке. Набрала «03», не сработало. Это же мобильник, черт! Позвонила в «112». Гудки. Гудки. Быстрее, ну!
— Оператор сто двенадцать, слушаю вас, — голос показался ей до ужаса спокойным и беспечным. Настя стиснула телефон.
— Здравствуйте. Дедушка, Семяшкин Валерий Николаевич, восемьдесят три… четыре года. Плохо говорит, лицо перекошено, руки слабо поднимает.
— Когда дедушку в последний раз видели?
— Что?..
— Когда видели его в последний раз? Раньше бывали нарушения речи?
— У моего сильного и здорового деда инсульт! — заорала Настя так, что сама испугалась своего крика. — Извините. Пришлите скорую, пожалуйста!
— Незачем так орать. Диктуйте ФИО, дату рождения и адрес.
Настя, путаясь и едва сдерживая рыдания, что комом подступили к горлу, набормотала что-то и бросилась в спальню. Дедушка пытался встать, опираясь на здоровую руку.
— Нет-нет, сиди, сиди! — Настя подскочила к нему, усадила обратно. — Как себя чувствуешь?
— На-амальна, — ответил он. — Куда… звон…
— Звонила? — он медленно кивнул. — В скорую. Надо, чтобы они проверили. Ты странно говоришь, дедуль.
— На-амальна! — в его глазах мелькнул испуг. Дед лежал в больнице всего раз в жизни, когда ему вырезали аппендицит. Если бы врачи могли делать операции на дому, он бы и тогда не поехал. Радикулит, сердце, больные зубы — на все дед показывал скрученную фигу и бодро отвечал:
— Не дождутся!
Вот и сейчас Настя, глянув ему в глаза, попросила:
— Надо. Ради меня потерпи, пожалуйста. И сиди спокойно… Так. Паспорт,
