родителей.
Люба закрыла глаза и постаралась не придавать этому значения. Их дети давно учатся в разных классах. Она и не должна помнить всех родителей по именам. Или должна?
***
Толя вышел на крыльцо и зажмурился от яркого света. Рукав рубашки был влажным от слёз, и он засунул дрожающие руки в карманы брюк, чтобы мама ничего не заметила.
Она стояла возле клумбы одной ногой на поребрике, другой на асфальте. Это означало, что мама ждёт его так долго, что уже устала стоять на одном месте. Её розовые волосы путал ветер, и она то и дело убирала их с лица, оглядываясь по сторонам.
Во дворе было много родителей, которые смеялась и хором окликали выходящих из школы детей, а она стояла в стороне и теребила ремешок рюкзака. Толя знал, что в последнее время мама не любит встречать его со школы, потому что ей, наверное, неприятно быть среди других родителей и много с ними разговаривать. По крайней мере, когда у Толи случаются неприятности, он уходит в свою комнату и молчит.
Толя закрыл глаза и попросил у Бога, о котором так много говорит бабушка, чтобы сегодня у мамы было хорошее настроение. Затем поругал себя за эгоизм и изменил в своём желании «сегодня» на «всегда». И только потом достал руки из карманов и сбежал с лестницы.
— Привет, мам! — он обнял её ноги и улыбнулся.
Когда у Толи случаются неприятности, он уходит в свою комнату и молчит, но очень хочет, чтобы кто-нибудь зашёл и обнял его.
— Привет, бельчонок, — Люба присела на корточки и взъерошила русые волосы сына. — Как ты?
— Я в порядке, мам, — утвердительно кивнул Толя, поправляя причёску. — А у тебя всё хорошо?
— Всё нормально, малыш.
Она дёрнула плечом, убрала с лица прядь волос и поднялась. Ей понадобилось не так много времени, чтобы избавиться от того подросткового счастья, которое её переполняло. И вот она уже снисходительно смотрит на сына сверху вниз. Так смотрят родители, когда чувствуют вину перед ребёнком за то, что он ещё ребёнок.
— Всё в порядке?
— Ага, — запрокинув голову, бодро улыбнулся мальчик. — Я просто был дежурным, вот и задержался чуть-чуть!
Люба взяла его за руку и коснулась влажного рукава рубашки.
— Что-то мыл?
— Я дежурил, мам! Конечно, мыл! Чего я только ни делал!
Люба улыбнулась.
В начале, когда ребёнок ещё не умеет контролировать эмоции, мы боимся истерики — потока искренних неопознанных чувств, и гадаем, когда же это пройдёт. И однажды дети овладевают собой настолько, что начинают говорить только то, что не способно нас расстроить. Наверное, про это говорят «Ложь во благо», которая всё равно ложь.
Люба внимательно смотрела на Толю, и тогда он не выдержал, взял её за руку и потянул к выходу.
— Не будем терять время, — нарочито серьёзно произнёс он, топая по школьному двору в своих разноцветных кроссовках.
И Люба пошла за сыном.
Она точно знала, что скоро наступит тот возраст, когда Толя перестанет позволять ей это делать, и поэтому каждый раз обхватывала маленькую ладошку всё сильнее.
— Скажи папе, что для этих ботинок ещё холодно, Толь.
Они шли по тротуару, и мимо них изредка проезжали машины. На деревьях уже появились первые почки. В этом году, действительно, весна наступала позднее обычного, что, видимо, было предисловием к очень жаркому лету.
Люба вспомнила, как такой же весной гуляла по этим улицам с маленьким Толей. Как она толкала перед собой модную коляску, которую выпросила у мужа, смотрела по сторонам и думала только о нём — о маленьком лысом человеке в весеннем комбинезоне. Интересно, как с рождением ребёнка мир сужается, а любовь расширяется так сильно, что не умещается в сердце. А сердце у Любы было огромным.
Тогда она клялась себе, что никого и никогда не будет любить сильнее. И тут же отвратительный стыд сделал её мысли неподъёмными.
Буквально час назад они с Гришей планировали их совместный отдых. В нём мерещилось лазурное море и белые шторы в отеле, много радости и свободы. Час назад Любе казалось, что она достойна всего этого, что чувства снова могут быть такими же сильными, как и 10 лет назад, что не всё потеряно.
Час назад она любила человека, которого знала всего несколько недель. И любила сильно. Любила так, будто бы больше ничего в этом мире не существовало. Любила так, как ей раньше казалось, она уже никогда не сможет никого полюбить.
— Чем ты будешь заниматься на каникулах?
Люба ещё крепче обхватила ладонь сына, и Толя поднял на неё свои кристально чистые глаза.
— Отдыхать! Знаешь, сколько сил забирает школа?
Люба запустила руку в его густые волосы и рассмеялась. Натянуто, не совсем честно, и Толя это расслышал, но не подал виду.
На самом деле это мы учим детей лжи.
***
Диана осторожно закрыла дверь спальни и, наконец, ответила на звонок. Мужчина на другом конце провода не любил ждать и поэтому теперь заходился обидой на череду мучительно долгих гудков.
— Ты опять там, да?
Диана сделала глубокий вдох, как учил её психотерапевт, и только потом ответила, глядя на кубики белой плитки у себя под ногами.
— Да, пап, я здесь.
— С ним?
Диана кинула взгляд на дверь спальни и почувствовала, как от волнения вспотели ладони. Но обманывать в их семье было неприятно, даже если будет больно.
— Да, пап, я у Коли.
В телефонной трубке послышались невнятные голоса. Так отец прикрыл динамик рукой, чтобы выслушать, что ему говорит жена. Диана знала это без слов.
— Мама спрашивает… — отец осёкся и несколько раз кашлянул, — кхм, и как он?
Последние слова мужчина произнёс почти беззвучно, еле шевеля губами, но всё-таки произнёс. Раньше ему и это не удавалось.
Диана потёрла плитку босой ногой.
— Плохо.
— Ну…
— Вторая процедура из четырёх.
— Угу…
Повисла пауза. Тихое время для того, чтобы каждый подумал, через что он готов переступить ради другого.
— Мне… нам… очень жаль, Диан, — заключил мужской голос. — Если ты хочешь, я могу позвонить знакомому…
— Не нужно, — с грустной улыбкой покачала головой девушка. — Мы справляемся. Я люблю вас.
Слова всегда очень много значили для Дианы. Слова любви, слова прощения, сказанные вовремя, делали её семью прибежищем, где даже ошибаться было не так страшно.
Отец считал, что отношения Дианы — это ошибка. Диана считала, что это он ошибается. Но они продолжали друг друга любить и говорить обо всём.
— Малышка, — в трубке послышался женский голос, — малышка моя, это очень трудно, девочка.
