зубами твёрдые соски. Обглодал бы. Слизал бы каждый миллиметр неровного загара с молочно-бледными следами от купальника на налитой груди.
По мышцам ток трещит, так хочется ворваться внутрь нахрапом и до упора. Но я терпеливо веду дорожку из поцелуев вверх по шее, пока её дыхание не сбивается на моих губах. Анюта трётся промежностью о влажные пальцы, послушно запрокидывает голову, позволяя зверем зализывать бархатную кожу. Безупречная в своей ненасытности. Просто мечта.
Спиной чувствую борозды от длинных ногтей. Горят, зараза. Обугливают вены вхлам.
— Даня… Ах-х…. Данечка… — щекочет выдержку бессвязным шёпотом. — Остановись, пожалуйста. Тебя хочу внутри… Тебя…
А сама выгибается кошкой, гладится бедром о каменный член. Так неумело, так умоляюще. Тут у кого угодно вышибет мозги. Решительно просовываю руки под вертлявый зад, сминаю ягодицы с таким остервенением, что мелкая ещё долго будет носить мои отпечатки. Жаль не полюбоваться потом. Ещё не закончил с ней, но уверен, что повторил бы. Сжав зубы, упираюсь эрекцией в скользкое лоно. Пока не вхожу. Просто вожу головкой вверх-вниз, завершая то, что недоделал пальцами.
Анюта жалобно стонет, оттягивая волосы на моём затылке. Царапает глубже, заставляя сдавленно материться от ощутимой боли. Требует больше — ещё быстрее, теснее.
Откуда ж в тебе столько храбрости, малышка?
Дыхание сбивается в одно: быстрое, порывистое, обжигающе влажное. Едва сдерживая себя, вторгаюсь языком в стонущий рот. Ка-а-а-айф… Какая же она везде отзывчивая и жаркая. И там, где наши бёдра соприкасаются, тоже всё дрожит-пылает — лютый ад. Анюта совершенно теряет самоконтроль. Захлёстывает непередаваемым ощущением бьющегося подо мной в оргазме юного тела. Этого достаточно, чтобы моя выдержка закипела.
Моё имя сменяется протяжным шипением, когда я начинаю осторожно погружаться в фантастически тугое тело. Малая не отталкивает, требовательно царапает поясницу, притягивая к себе. Но ей больно. Я чувствую, с какой паникой ёрзают подо мной округлые бёдра. Вижу, как бледнеет закушенная губа, но уверенно толкаюсь дальше, осознанно игнорируя её страх. Анюта у меня далеко не первая целка, дискомфорт неизбежен. Ничего такого здесь нет.
И всё же изменяю себе. Что-то такое есть в том, как не отрываются от моего лица нефритовые глаза. Всматривается, будто запомнить хочет. Ерунда абсолютная. Анюта всегда дружила с головой и совершенно точно никогда не была романтичной ромашкой.
Не знаю, зачем, но всё-таки притормаживаю, позволяя немного привыкнуть ко мне. Прижимаю губы к мокрым щекам, стирая слёзы, и сам же дурею от непонятной нежности.
Однако мой голод никуда не делся. Вскормленный потрясающим сочетанием распухших чертовски сексуальных губ и наивно распахнутых глаз, он срывает движения в дичайший разгон. Мне чужда сентиментальность, а вот нечеловеческая, острая ненасытность очень даже близка. Поэтому, поняв, что Анюта расслабилась окончательно, снова возвращаю руки на ягодицы и помогаю ей приподнять бёдра. Вот теперь запредельный кайф. Теперь я врываюсь на всю глубину короткими быстрыми толчками.
Она резко и рвано дышит, пытаясь подстроиться под бешеный галоп. Цепляется дрожащими пальцами то за шею, то за плечи. Естественно, по неопытности ни черта не получается, и Аня сосредоточенно кусает губы, очевидно, выискивая оптимальный темп. А я невольно даже улыбаюсь. Старается маленькая, пусть неумело, но с такой отдачей, что теплом простреливает где-то там под рёбрами. Ничего, сейчас я ей помогу.
— Какая ты отзывчивая, сладкая… Нереально горячая… — приободряюще шепчу в разрумяненное лицо. Пусть не заморачивается. Мне сейчас так хорошо, что я только не искрюсь от кайфа. — Давай выруби лишние мысли.
Приподнявшись, просовываю между нами неверную от убийственного возбуждения руку и продолжаю ласкать отзывчивую плоть пока она снова не начинает стонать. Тонкое тело подо мной само находит нужный ритм. Анюта оказалась жадной до удовольствий. Крепко сжимает коленями бока, дрожит вся не переставая. Теперь уже точно не от страха. Движется навстречу резче, быстрее, не останавливаясь, не сбиваясь с общей волны. Больше не сдерживая себя и не контролируя. Я чувствую, как она сокращается вокруг меня и сам едва успеваю выйти, прежде чем излиться на плоский живот.
— С днём рождения, Анюта, — целую мелкую за ушком и нехотя отстраняюсь. — Ты была очень плохой девочкой, и это мне чертовски понравилось.
Глава 5
Вспоминай меня добром
Анна
Дан подносит сигарету к губам, и я заворожено смотрю, как натягивается кожа на скулах, втягивая дым. Северный убийственно красив даже в профиль. От восхищения волнами покалывает кожу. Так остро, что хочется передёрнуться. Знать бы, что сейчас чувствует он? На отрешённом лице не прочесть ни одной эмоции.
Еле слышно вздохнув, приваливаюсь лопатками к спинке кровати. Единственная подушка проминается под ноющей поясницей.
— Всё в порядке? — по-мужски крупная ладонь чуть сжимает моё бедро. Прокатившуюся от прикосновения дрожь уже при всём желании не скрыть.
Я и не пытаюсь. Просто окунаюсь в сизые, ледяные как февральская прорубь глаза и временно теряю суть вопроса. Остаётся только ужаснуться своей на него реакции, которая после близости стала только ярче.
— Я… Да. Нормально всё.
Он расслабленно откидывается рядом на спинку. Неторопливо скользит взглядом по обнажённой груди и усмехается моей попытке прикрыться волосами. Должно быть, этот жест выглядит до безобразия нелепо… после всего. Так неловко.
— Ты была бесподобна, — медленно проговаривает Дан, обводя большим пальцем следы прикусов на моих ключицах. — И куда смотрели раньше мои глаза?
— Зато я тебя люблю, сколько себя помню, — выпаливаю краснея.
Его губы трогает усмешка холодная и отчуждённая. Кажется, в эту минуту Северный жалеет, что поддался соблазну.
— Анют, не усложняй, — Дан отводит волосы с моей щеки, намеренно задевая предательскую слезу. — Год — слишком много. Пока я вернусь, ты уже будешь к свадьбе готовиться.
— Я дождусь, — не могу скрыть горечь в голосе.
— Год — слишком много, — повторяет он жёстко. — Давай лучше встретимся свободными людьми. И либо снова коротнёт, либо нет.
Дура. О таком говорить надо перед тем, как раздеться. В мечтах-то всё было иначе. Совсем по-другому. И то, что призналась первой, да в такой неподходящий момент — дважды дура! Даня же в армию идёт. Прямой, искренний. Не станет мне руки связывать, тот, кто так сильно ценит свободу.
Остаётся только пристыженно молчать, пока Дан хмурится, не отнимая напряжённого взгляда от моего лица. Неудивительно, что он продолжает считать меня ребёнком. Ребёнок и есть. Для полноты картины осталось только заплакать. Вот только сильные и независимые не плачут. В конце концов я оказалась достаточно взрослой, чтобы провести с ним ночь.
И всё же веки колет подступающими слезами.
Прерывисто задышав, стараюсь улыбнуться чуть дрожащими губами.
— Извини, я сама этого
