прощальная речь. Вдох, шаг, шелест рукава – тихие свидетели продолжающегося течения жизни, такие неуместные в эту минуту. Рвущимся эхом отдается в мозгу каждый заколоченный в крышку гроба гвоздь, как дьявольское напоминание итога, к которому неизменно приходит любая человеческая жизнь. Глухие удары горстей земли о дерево. И, наконец, вечный и зовущий скрип ствола и шелест кроны – тихий шёпот природы. Он звучит здесь прямо сейчас, будет звучать, когда и мы стройными рядами ляжем в землю, и когда не останется в этих краях ни одного человека. С такими мыслями провожала я свою подругу в путь, который она избрала.
– Знаешь, сколько раз я видел Алису, мне всегда казалось, что жизнь слишком тяжелое и безрадостное для неё занятие. И ставлю на то, что она бы не согласилась расстаться с этими чувствами, как бы я ни старался. – Мы с Яном медленно тащились к его дому. Весна, совершенно не озабоченная нашим горем, звенела в полную силу. Он размахивал пыльной рабочей курткой из стороны в сторону, а я скинула мучившие мои ноги туфли и брела по пыли босиком. Ян встретил меня после церемонии – на похоронах его не было. Во-первых, его там не ждали, а во-вторых, он терпеть не мог большие скопления людей, особенно если все они одновременно плакали. Похороны собственного отца стали для него настоящим социальным кошмаром.
– Это ты так себя утешаешь?
– Нет, это я так тебя утешаю. Это ведь не то решение, которое можно принять вечером за чашкой какао. Она шла к этому, и шла долго, и, я думаю, по-настоящему хотела умереть, – он замолчал, но спустя секунду его голос снова раздался. В моей голове. Я сосредоточилась, различать мысленную речь сложнее, чем настоящую. Обычно, люди думают сбивчиво и быстро.
«Никто в этом не виноват, – подумал он, – люди не умирают, потому что хотят на тот свет, они умирают, потому что ничто не держит их на этом. И мы не вправе…» Мысль оборвалась, как только Ян отвлекся на раздавшееся справа громкое протяжное кряканье. Наверное, в этот момент он тоже о чем-то подумал, но никаких других мыслей я, к счастью, услышать не могла. Прямо перед нами протопала здоровенная серая утка, а за ней по пятам, неуклюже переваливаясь, три смешных детеныша. Мы проводили их взглядами, и размышления Яна о жизни и смерти зазвучали снова, на этот раз вслух. Когда человек говорил вслух, его поток мыслей ослабевал, и я могла не обращать на них внимания.
– Человек чертовски одинок в мире. И даже те немногие любяще люди, которых мы можем назвать близкими, начинают бороться с нашей волей, стоит ей разойтись с их собственным миропониманием. Конечно, это важно, указать человеку верный путь, если по-твоему он ошибается, однако… понимаешь, если он хочет ошибаться, разве не священный дружеский долг поддержать его в этом?
Ян обладал потрясающим талантом не только создавать и разрушать чувства, но и облекать их в слова. Алиса не приходилась ему никем, и он не мог понять все, что было теперь у меня на сердце, но Ян делал очень важную вещь – он пытался. Я остановилась, посмотрела ему прямо глаза и положила руку себе на сердце (на этот раз я знала, где оно находится).
– Ян, на правах человека, считающего себя твоим другом, хочу торжественно пообещать, что всегда приму любое твое обдуманное решение, невзирая на то, согласна я с ним или нет.
Ему понадобилось всего три секунды, чтобы выплюнуть окурок и обдумать ответ.
– Я обещаю тебе то же самое, Лося, мой друг.
И жизнь двинулась дальше, оставляя позади наши непростые подростковые годы. Мы шли, а за нашими спинами заливались птицы и распускались цветы, украшая мир, который мертвые уже не увидят. Так моя безвременно почившая подруга позволила мне впервые заглянуть в глаза настоящему желанию смерти. Я пристально разглядывала его, пробовала эту мысль на вкус, в шутку примеряла на себя. Я и не заметила, как мысль, которую я так ненавидела слышать в чужих головах, стала частым гостем в моей собственной, составив отличную компанию угнетающему ощущению, что я никогда не смогу быть похожа на обычных, «ничегонеслышащих» людей.
2
Я медленно и сосредоточенно царапала кончиком острого ножа по шершавому дереву. В комнате было душно и сумрачно. Над рабочим столом Яна горела лампа, а из печи, которую он открывал, вырывался яркий свет. Я сидела за маленьким столом у окна, недалеко от старого деревянного шкафа, наполненного готовыми фигурками. Стол был почти единственной нерабочей поверхностью в мастерской – здесь Ян рисовал или вырезал из дерева модели будущих особенно сложных фигур, небрежно втыкая острые инструменты прямо в столешницу из мягкого дерева. Она носила шрамы воспоминаний – рядом с глубокими дырками извивались тоненькие линии нацарапанных мной звезд, сердечек и тучек, а в правом углу торжественно сиял след от слишком горячей чашки какао. За это я так безумно любила этот стол, этот дом и самого Яна – они умели бережно собирать и хранить теплые воспоминания о таких уютных вечерах, как этот, когда я могла спокойно пить какао, слушать, как захлопывается дверца стекловаренной печи, как с грохотом Ян кидает на длинный железный стол инструменты и как набирает в легкие воздух, перед тем как дуть в длинную стеклодувную трубку.
Он делал небольшую партию аквариумов, заказанных уже неделю назад. Обычно для изготовления партий он нанимал помощника – смышленого семнадцатилетнего парня по прозвищу Кук, но сегодня у того заболела сестренка, и Ян решил с десятком аквариумов справляться самостоятельно. Семь из них уже покоились в сушильной печи.
Мастерская, со всем наполнением, была последним подарком отца. В этом году мне исполнилось восемнадцать, значит, с его смерти прошло уже два года. Они пролетели пулей, хотя, кажется, дни тянулись до отвращения медленно. Отец Яна, будучи человеком мудрым и умеющим отлично вырастить и выгодно продать почти все что угодно, скорей всего, понимал, что сын никогда не полюбит ни ферму, ни разводимых на ней породистых лошадей так же сильно, как любил он сам. Так что лошади и морковки стали для Яна работой, а стеклянные фигуры – настоящим призванием.
– Хорошо, что ты выращиваешь лошадей. Они уезжают отсюда не умирать, а жить, – сказала я, нарушив ритмичную симфонию звуков работы. – Я сегодня видела, как одна из коров на ферме Толстого Бычка протаранила ограду и убежала в поле, а, добежав до реки, плюхнулась в воду и поплыла, только бы не уезжать на бойню. Ты когда-нибудь видел,
