бы) для себя: «Мои прекрасные книги, куда же я от вас умру?» (цитирую тебя). Этот вопрос может показаться на публике, но – лишь оставшись чем-то сугубо приватным, частным. Или нет?
Отчасти это следование академической моде. А вот с другой стороны интереснее – если раньше люди заходили на глобальные вопросы через глобальные же темы, то сейчас процесс от малого к великому. «Макромир – ужасен, микромир – прекрасен», как любил говорить Н. Я. Эйдельман. Посмотрим, что он даст. Что же касается литературных практик XVIII века, все равно хотел бы видеть литературу идеалистически и максималистски, в духе Лотмана из его «Архаистов-просветителей»: «традиционное место церкви как хранителя истины заняла в русской культуре второй половины XVIII века литература. <…> От читателя требовалось не только прочтение текста, но и претворение его в поступок, систему действий». В конце концов, так действовали те, кто относился к литературе всерьез – замолчавший ли Дмитрий Бакин, сливший литературу и жизнь в тотальное трансгрессивное единство Юкио Мисима или подготовивший перед суицидом свои новые книги Виктор Íванiв.
То есть, ты хочешь такой литературы, какой больше нет и быть не может. Вопрос в том, насколько ностальгия по несбывшемуся продуктивна? Хотим ли мы превратиться в брюзжащих старцев, которые только и жалуются на то, что опоздали родиться? Мне кажется, имеет смысл укоротить амбиции (а это имеет и имело смысл всегда – вне зависимости от рода занятий), и взглянуть на происходящее глазами «невольного соучастника». В конце концов, подноготная берёт своё – иначе откуда бы у твоей прозы тенденция – от жестокого романса к афористическим чоранизмам?
Конечно, «желать невозможного» – единственно возможное и верное решение. Да и два «кейса» из трех перечисленных – происходили буквально на наших глазах… Это же то, о чем мы говорили: когда социум уже не взывает поэтов к священной жертве, не резервирует стадионов для выступлений, делать то, что никто давно не ждет. И это работает даже практически. Например, какое-то время назад у нас в стране было серьезное опасение цензуры, казалось, уже можно и не издать Жана Жене и Шиша Брянского. Но Дмитрий Волчек исправно издает книгу за книгой, где эмблема возрастного ценза обведена контуром могилы, да и многие издатели уже наплевали на возрастную маркировку и обертку целлофаном. Мы же в гетто, фавелах, куда и не суется полиция! Книги просто не читают – значит, в них можно все! Такой вот VPN против цензуры, в полном смысле virtual private network литературы… И есть еще момент пресыщения, перепроизводства. Не рынка – Бог или черт с ним – а индивидуальный. Берешь еще один хороший роман – он именно хорош, не холоден и не жарок, там нет прыжка автора выше головы. Но сколько таких просто хороших книг вокруг? Лучше молчать уж, чем умножать… А амбиции, безусловно, хорошо укоротить в личностно-поведенческом плане, в работе же я как раз не считаю амбиции грехом.
И да, тенденция именно такова. От почти новеллы «Магазин» (он, как настоящая песня или фильм, существует в нескольких версий – от короткого рассказа до чуть ли не повести) до афоризмов в пару слов, пустой строки, отсутствия точки. Здесь два мотива, пагубный и нет. Во-первых, те блоговая усталость восприятия и расслоение, деградация, энтропия сознания, что скатывается к короткому высказыванию, дыхание на пару метров всего. Во-вторых, это практика сродни исихазму. Устремление к молчанию, внутреннему говорению и, в пределе, той тишине, что все же приобщена гармонии и противостоит белому шуму мира. То «тайное “умное деланье”, которым крепнут поэты» Блока, который сам пришел в конце к частушечному райку и молчанию смерти. А учителя махаяны знали еще раньше: «глубоко именование “пустоты”; и тому, кто более “не влечется”, не приходит, не восстает, не возникает, не существует, лишен страстей, исчез, угас, ушел, имя тому – глубина» («Праджняпарамита хридая сутра»). И еще раз интересно о восприятии. Мне всегда казался и кажется самым сильным и точном любимым «Магазин» – но его помянули сбоку только в одном, кажется, отзыве, тогда как «Марию и снег», которую я считаю довольно попсовым и some lovie dovie stuff (привет играм с альтернативной истории из совсем раннего Липскерова), хотел убрать при отборе текстов, хвалили все, от простых (не)читателей до рафинированных критиков. К вопросу о восприятии, ответе на ожидания.
Мне тоже нравится «Магазин», но на мой сегодняшний вкус, этот текст чересчур экспрессивен, в нём много «слишком человеческого» («Я просто хочу простых эмоций»), меня-сегодняшнего не интересует проза отношений. Мне также неинтересно хвалить или ругать – пусть этим занимаются другие. Давай лучше разбираться. Следующий вопрос: писать О ЧЁМ-ТО и писать ЧТО-ТО – это разные вещи или одно и то же?
Понимаю тебя. И подумал, что история литературы повторяет цикл взросления человека – от борения чувств к бесстрастности принятия. Ведь Янагихара и Каннингем, несмотря на всю мелодраму, крайне сдержаны, интровертны, почти Зебальд. Ровно как Ортега-и-Гассет в «Дегуманизации искусства» предрекал, что прогресс (ли?) пойдет по пути умаления человеческого, оно «станет настолько скудным, что сделается почти незаметным. Тогда перед нами будет предмет, который может быть воспринят только теми, кто обладает особым даром художественной восприимчивости». Другой вопрос, что тишайшая описательность Зебальда сама по себе звучит, как пожарная сирена… А критика и проза? В последнее время я сближаю их. То есть пишу не академические, крупноформатные разборы в духе «НЛО», а такую эссеистическую экспрессию. Возможно, это плохо, надо стремиться защищать умирающий уже жанр толстожурнальной аналитики и слишком скомпрометированный различными институциональными конвенциями жанр научной статьи, да свои импрессии пишут все, а настоящую научную критику – несколько человек. Но мне интересна миграция, диффузия жанров.
Для меня сейчас самое интересное чтение – Зонтаг, Беньямин, Кайуа. Может быть, это и есть – новая (старая) проза для взрослых?
Для взрослых людей поздних веков. Мне Зебальд кажется таким предвестником литературы будущего, написанной роботами в их плаче по культуре человечества, когда и варвары вызывают лишь теплую ностальгию. Но это все западные имена. Одно время мне казалось, что у нас появляется хотя бы неплохая беллетристка для среднего класса. Но померещилось. Мы все бесконечно там же. Вот из второго, после Степановой, самого расхваленного романа этого года: «Понятно, что при таком раскладе на первом этаже дома царил настоящий хаос, лампочка никогда не горела, всегда в закутке возле подвала кто-то исхитрялся помочиться, иногда исхитрялись помочиться в лифт или в закуток между стеной и трубой мусоропровода, которым уже давно никто не пользовался, а люки мусоропровода были заварены до тех времен, когда человеческая природа должна была
