class="p1">Уткнувшись носом в толстый вязаный шарф, трясущимися пальцами захватив края и натянув пониже шапку, она сворачивает на большую территорию, к монументальному ансамблю. Не чувствует ног и толком — себя. Шум загруженной магистрали тут немного стихает, и она берёт влево. Ей нужно дальше, к стоящему перпендикулярно проспекту бежево-жёлтому хирургическому корпусу.
Сейчас пройдёт вдоль вытянутых больничных построек, мимо морга и пустой аллеи, по вымощенным, блестящим от воды дорожкам, а потом возьмёт чуть правее, к вытянутому четырёхэтажному зданию и лавочке, которую уже мысленно нарекла своей. Ульяна приходит в этот сквер третий день кряду. В ближайшие часы, дни, а может, и недели её жизнь будет протекать здесь. Только здесь способно бороться за жизнь её сердце. Третье утро, и сегодня она приезжает с внутренним смирением, зная, что, сколько ни умоляй, внутрь её не пропустят. Впереди всё та же обесточивающая, лишающая воздуха, размалывающая рёбра неизвестность. Позади трое суток нескончаемых истерик и с десяток попыток прорваться через бездушную, а по факту всего лишь выполняющую свою работу неподкупную охрану. «Не положено» посторонних пускать. Увещевания тщетны.
Но Ульяне всё равно. Её не останавливает суровое «Не положено». Задолго до рассвета мозг подает сигнал: «Вставай». Она встает без всякого будильника, неслышно, как мышка, собирается, скудно и наспех завтракает, прощается с отцом и Мариной, обнимает обретённых сводных сестрёнок, которые зачем-то вскакивают раньше времени, чтобы её проводить, и делает шаг в ноябрьский холод на негнущихся, непослушных, будто чужих ногах. Едет на метро до кольца, а затем пешком спускается по оживлённому проспекту к хирургическому корпусу, где находится отделение реанимации и интенсивной терапии.
Чтобы весь день сидеть под окнами в ожидании новостей.
Она не знает, чего ждать, понятия не имеет, что будет делать, когда информация появится, куда и к кому побежит, но здесь, по крайней мере, чувствует себя рядом. Настолько, насколько ей позволяют быть. Вглядывается в бликующие стёкла, гадая, выходит его окно на эту сторону или нет. Их тут, кажется, под сотню, окон этих, не угадаешь нужное. Нахохлившись замёрзшим воробьем, упрямо высиживает до наступления темноты. Наверняка уже все глаза охране намозолила. К третьему дню безрезультатных «налётов» её наверняка узнают в лицо. Позавчера, в первый день своего добровольного дежурства, отогреваться Уля бегала в ближайшую кофейню. Вчера, когда стемнело и начался снегопад, её пожалели и позвали погреться в помещение. Усадили на видавший виды стульчик, чайный пакетик заварили и устроили допрос. Сегодня… Сегодня как пойдёт. В сумке болтается книжка, которую, знает, всё равно не откроет. Просто… Оставаться наедине с собой и собственным внутренним воем — очень, очень страшно. Непрошенные мысли клубами едкого чёрного дыма окутывают пустую голову, забивают лёгкие, просачиваются в носоглотку. Перекрывают кислород и душат, душат, душат. Невидимым отравленным скальпелем ведут вдоль по венам, ковыряют сквозные дыры в черепе и топят в реках солёной воды.
Невыносимо.
Помогают молитвы. Плотные уверенные ряды букв. И звонки. Часто звонит мама, но разговаривать с ней у Ульяны раз от раза не находится сил. Не о чем им больше разговаривать и не о чем будет. Так что Уля не берёт трубку. Иногда, правда, заходит в мессенджер — убедиться, что мать недавно была в сети, а значит, пребывает в относительном порядке. В мамины сообщения не вчитывается — открывает чат и закрывает, заодно таким образом давая ей понять, что пока не вышла в окно. Ну и всё на этом.
Постоянно на связи Юлька. Постоянно. Их переписка не замолкает больше, чем на несколько часов. Подруга не оставляет попыток выдернуть из расплывшейся вокруг непроглядной мглы, и порой у неё непостижимым образом получается. А если Юля звонит, то непременно с очередной сумасшедшей придумкой на следующий год, в которой обязаны участвовать все без исключения. Она, например, уже точно определилась, куда именно они вчетвером оправятся отдыхать весной, а куда — осенью. Запланировала, когда поедут на машине, а когда полетят самолетом. Даже ультиматум успела поставить: мол, «без гитары Чернова на борт не пустим, так и передай». У Юльки в длинном списке Средиземное море и «офигенный» подмосковный отель, а еще весенне-летние вылазки на природу, в клубы и на музыкальные фестивали. Уля слушает Юлькины яркие описания беспечной жизни, улыбаясь сквозь тупую ноющую боль, крепко жмурясь и совсем не дыша, принуждая себя набрасывать штрихи предложенных сюжетов прямо в голове. Иногда на этом холсте проявляются краски. И становится полегче.
В общем, Юлька спасает, излучая позитивные вибрации, которые умудряются просачиваться через экран. Но вообще-то у Юльки теперь серьёзная работа, и потому Уля пытается лишний раз не узурпировать Юлькино время.
Ещё звонит и просит звонить Аня. Когда накатывает очередная волна не поддающегося никакому контролю ужаса, и Уля начинает мысленно перебирать имена людей, которые могли бы помочь с ним справиться, Анино имя звучит вторым. Но вновь и вновь селить в чужих душах собственный страх не позволяет совесть, и телефон остаётся сиротливо болтаться в кармане парки.
Аня там вновь развернула бурную деятельность. В прошлый разговор, например, доложила, что подняла на уши абсолютно всех своих знакомых, дотянулась до контактов в городской полиции и окольными путями получила информацию о том, что против водителя сбившего Егора автомобиля возбудили уголовное дело сразу по нескольким статьям: за вождение в состоянии наркотического опьянения, повлекшего за собой к тому же причинение опасного для жизни человека вреда здоровью. Возможно, рассказав о настигшем того «мудилу» возмездии, Аня желала хоть чем-то её порадовать. Но радоваться Ульяна за эти дни разучилась напрочь. Ей бы одну-единственную весть, чтобы хотя бы начать спать ночами, а остальное… Остальное не имело сейчас никакого значения.
О чём ещё успела сообщить Аня? На концерт в парк пригласила, но Уля вежливо отказалась. Какие концерты?.. Она четвёртые сутки не знает, как это выдержать, планомерно сходит с ума, чувствуя себя при деле лишь на сырой лавке в больничном сквере. Сверля глазами то ряд одинаковых окон второго этажа, за которыми должно находиться отделение реанимации, то входные двери, то экран телефона. Застывая в ожидании того звонка.
Пару-тройку раз за день звонит папа или Марина. У них Ульяна нашла приют.
В тот воистину кошмарный вечер, забрав Улю из дома, отец привёз её к себе и передал в раскрытые руки сердобольной Марины и двоих их детей. Пока жена отца вливала в Ульяну литры пустырника, пыталась найти слова утешения и вселить надежду, пока стелила постель в комнате старшей и возилась с ней, взрослой девочкой, как с трёхлетней, папа всё названивал куда-то. Его приглушенный голос час кряду
