– Курсанту, пожалуй, рано. Пойдем в комнату.
Васечка покраснел и насупился. Выходя, Блинков-младший сделал ему ручкой.
Мама втащила Митьку в свою комнату и плотно прикрыла за собой дверь.
– Объяснения потом, – отрывисто сказала она. – Ты его видел?
– Нет, но завтра точно увижу. А может, и сегодня, если речевку для «беженцев» сочиню.
Мама рылась в сумочке. Выложила пистолет, выложила пудреницу и запасную обойму с патронами и добралась до небольшого конверта.
– Никита попрошайничает в метро, – стал объяснять Блинков-младший, – одноногого изображает. У них поделено, кто по какой линии ездит, и даже расписание есть. А следит за всеми смотрящий. Он скажет, где Никита, если я сочиню речевку для «беженцев». Ну, знаешь, как они говорят: «Сами мы не местные» – и все такое.
Мама вытряхнула из конверта несколько паспортных фотокарточек и разложила на туалетном столике.
Блинков-младший замялся. Все мужчины на карточках были по-солдатски коротко острижены – попробуй узнай в них заросшего до глаз Никиту!
– Кранты! – простонал он. – Ну конечно, кранты!
С одной из карточек на него смотрел «одноногий». Тот самый, с которым Блинков-младший попрошайничал!
Мама перевернула карточку. «Краснов Николай Анатольевич», – прочитал на обороте Митек. Николай, а не Никита!
Глава XIX. КРАСНОВАТЫЕ УШИ ПРЕСТУПНИКА
И закрутилась карусель! Минуту спустя Блинков-младший, наскоро объяснив маме подробности, был выставлен на кухню. А к Васечке мама даже не вышла, только крикнула из комнаты:
– Василий, я освобожусь нескоро! Хочешь – жди, а лучше зайди завтра.
И сразу же затилиликал телефон на кухне – мама дозванивалась по своему, параллельному. Васечка сидел красный как рак. Еще бы! Ему, милицейскому курсанту, «пока рано» знать то, что известно какому-то восьмикласснику!
– Ну, как наш спор? – спросил Блинков-младший.
Васечка молча полез в сумку. На свет появился бледный и грязный рисунок, раз десять прошедший через разные копировальные аппараты. Блинков-младший с трудом узнал фоторобот, который сам же помогал составлять в контрразведке. А вот подпись под рисунком он читал впервые: «Приметы Никиты. На вид не старше 40 лет, рост 175-178 см, среднего телосложения, худощавый, волосы русые, длинные, на одном из пальцев руки возможна татуировка в виде перстня».
– Никакой татуировки у него нет, – заметил Блинков-младший. – Ее, наверное, пенсионерки во дворе придумали. И не Никита он, а Николай. Завтра у вас в милиции будет фотокарточка. Если его раньше не возьмет контрразведка.
Васечка слушал, повесив голову.
– Я проиграл, Блин, – вздохнул он. – Только, чур, бить без оттяжки. Спорили на простые щелбаны.
Блинков-младший нацелился щелкнуть в покорно подставленный Васечкин лоб…
…И подумал, что милицейский курсант здесь ни при чем. По справедливости, двадцать щелбанов заслужила Рыбочкина. Но в этом мире не будет справедливости, пока им правят взрослые.
– Мне хватит того, что я просто выиграл, – великодушно сказал он и протянул Васечке руку.
Мама вернулась на кухню, когда милицейского курсанта и след простыл.
– Ушел? – удивилась она и сразу же забыла про Васечку. – Времени у нас в обрез. Одевайся, Митек, проводи меня до метро. Уточним кое-что, и вернешься домой.
Блинков-младший понял, что мама вызвала группу захвата – брать смотрящего и, если повезет, Никиту, то есть Николая. Потому и спешка. Раз Николай сдавал выручку, значит, и другие попрошайки заканчивают рабочий день; смотрящий может уйти, и группа захвата опоздает.
И точно. Не успели они выйти во двор, как мама потребовала:
– Давай приметы смотрящего.
Тут Блинков-младший блеснул! Он хорошо помнил, какие приметы Никиты были напечатаны под фотороботом, и выдал в том же порядке:
– На вид не старше двадцати пяти лет, рост ниже меня, когда он сидит, а я стою, толстого телосложения, мордастый, волосы русые, короткие, на пальце перстень – вот такенная «гайка» – и еще кожаное пальто! Да, и кличка у него – Большой. Но лучше бы я сам его показал.
– В следующий раз, – отрезала мама. – Глаза какого цвета?
– Не помню, – признался Блинков-младший.
– А уши?
Уши Митек запомнил хорошо, потому что в начале их разговора смотрящий сидел к нему затылком.
– Красноватые, – с уверенностью ответил он. – Без шапки, наверное, ходит.
Мама отвернулась и прыснула в нос. Уши у нее тоже стали красноватые.
– Я спрашивала про форму, – сказала она серьезным тоном.
Блинков-младший понял, что сморозил ерунду. Ладно, а какие все-таки уши у смотрящего? Он отлично их помнил, но не мог описать.
– Например, у тебя треугольные, малые, прижатые, – подсказала мама.
Ощупывая для сравнения свои уши, Блинков-младший сказал:
– Круглые, побольше моих и лопоухие.
Они шли мимо школы. Еще пять минут – и метро; еще полчаса – и мама схватится с верзилой смотрящим. Она скорее всего даже не достанет пистолет из сумочки. Когда вокруг много народу, оперативники не стреляют, чтобы не задеть пулей случайного прохожего.
– Мам, ты сама его будешь брать? – спросил Блинков-младший.
– Много чести для такой шпаны, чтобы его подполковник брал, – фыркнула мама. – Ты что думаешь, единственный сын, маме не терпится погеройствовать? Я к себе в контрразведку еду, а смотрящего возьмут и без меня. Он и нужен-то минут на пять, пока не расколется. Трясанут его, узнают, где живет Никита, и отпустят.
– Отпустят?! – удивился Блинков-младший. – Он же преступник!
– Мы контрразведка, – ответила мама. – А таким жульем пускай вон Васечка занимается. Смотрящий он! Если хочешь знать, в уголовном мире смотрящий – это величина, как начальник отделения милиции, только наоборот. Он сам деньги не собирает. А этот Большой – в лучшем случае бригадир… Ну и как, единственный сын, понравилась тебе жизнь попрошаек? Не сеют, не пашут…
– Противно, – сказал Блинков-младший. – Люди от души деньги дают, а они… Неужели никто об этом не знает?
– Знают. Профессиональному нищенству сотни лет, а скорее даже тысячи! Думаешь, ты первый раскрыл, что нищие – обманщики?
– Все?
– В какой-то степени все. Не каждый ногу поджимает, но каждый, кроме совсем немощных, мог бы найти себе работу. Разве трудно сидеть на домашнем телефоне, звонки принимать? А таких работ полно.
– А почему тогда по телевизору говорят: безработица, безработица?
