К этому времени тела уже вынесли и отвезли на патологоанатомическое исследование. В исследованиях, впрочем, особого смысла не было: сразу стало ясно, что астронавты погибли не от ожогов, а от удушья. Пламя вспыхнуло слишком резко и не успело сильно повредить ткань скафандров, зато дым и испарения от тысячи плавящихся материалов невозможно было выдерживать долго.
Гриссома нашли на его собственном левом кресле, частично сползшим в сторону Уайта, сидевшего в центре: видимо, в момент гибели Гриссом выполнял свою часть процедуры эвакуации и, наклонившись, помогал Уайту открыть замки люка. Уайта смерть застала за этим занятием в его собственном кресле; одна рука прикрывала лицо, словно он пытался отгородиться от ядовитого дыма, наполнившего корабль. Чаффи тоже оставался в своем кресле; по заданию ему полагалось поддерживать радиопереговоры с Землей на протяжении всей процедуры выхода из корабля – видимо, поэтому его голос и услышали первым.
К тому времени, как Борман забрался внутрь, приборную панель и сиденья уже прикрыли пленкой, чтобы сохранить место гибели в неприкосновенности; позже пленку предстояло постепенно сматывать, когда придет время снимать и изучать аппаратуру – работа непростая и требующая особого внимания.
Положение всех тумблеров на приборной панели было тщательно сохранено и записано – точно так же, как на пультах в ЦУП. Поскольку состояние любого из проводков могло стать причиной возникновения искры, от которой разгорелся пожар, каждый провод (из тех, что не сгорели и не расплавились) нужно было проследить сквозь весь корабль до начальной точки. И поскольку любой болт, недостаточно затянутый, мог позволить прибору расшататься, а болт, затянутый слишком сильно, мог нарушить соединение, то вращательный момент, необходимый для откручивания каждого из них, следовало зафиксировать с высокой точностью.
Разбор кабины продолжался несколько месяцев. В итоге выяснилась точная последовательность мелких проблем, которых вполне можно было избежать и которые с неотвратимостью привели к трагедии на стартовой площадке.
Ровно в 18:31 ниже кресла Гаса Гриссома в дальней левой части кабины заискрил провод. Он проходил под небольшим багажным отделением с металлической дверцей: ее многократно закрывали и открывали, не замечая, что с каждым движением дверца все сильнее разрушает изоляцию провода, так что в итоге незащищенная медь дала искру. Вспыхнувшая искра спровоцировала возгорание, которое оставалось небольшим всего секунду-другую. Подпитываемое чистым кислородом пламя взметнулось по левой стене кабины, пожирая ткань и сетку для складирования. Этот участок стены был самым неудачным местом для начала пожара, поскольку пламя не давало Гриссому дотянуться до замка и открыть клапан, чтобы стравить высокое давление и замедлить распространение огня.
Пламя, ничем не останавливаемое, продолжало пожирать все, что только могло гореть: бумагу с планами полета, ткань сидений, застежки-липучки, пластик и резину, которые были повсюду. Оно пожирало и скафандры космонавтов, распространяясь от Гриссома до Уайта, который в это время безуспешно сражался с трещоткой и туго закрытым люком. С повышением температуры показания датчиков давления, которые записывались компьютером, выросли от 1,18 до 1,25 атм, затем до 1,4 и через считаные секунды подпрыгнули до взрывоопасной отметки в 2,1 атм. Предел прочности конструкции кабины был превышен, и слабое место пола в дальней правой части кабины стало причиной того, чего боялся человек, крикнувший «Очистить этаж!», – разрыва.
Взрывом разрушило не только обреченный на гибель корабль, но и все тщательно лелеемые планы НАСА по покорению Луны. Страна начала оплакивать астронавтов, пресса принялась выставлять на поругание НАСА, обе палаты Конгресса занялись расследованием происшествия и выпуском ядовитых отчетов. Тому, что НАСА откладывает все полеты «Аполлонов» на неопределенное время, никто не удивился.
* * *
К нормальной работе по расследованию причин катастрофы – то есть к работе на заводе в Дауни – Борман приступил лишь после выяснения обстоятельств случившегося. Назначенный администратором Джеймсом Уэббом и Диком Слейтоном, Борман был главным представителем астронавтов, их «адвокатом». К этому времени уже поздно было отказываться от услуг North American Aviation и начинать с нуля работу с другим подрядчиком. Нужно было реформировать то производство, которое есть.
Борман был здесь не единственным астронавтом: ему даже казалось, что их здесь топчется слишком много. Джон Янг, летавший с Гриссомом на «Джемини-3», и Майк Коллинз с «Джемини-10» разгуливали по заводу с видом генеральных директоров, заглядывали через плечо, изучали производственную линию, рассылали служебные записки всем, кто не отказывался их читать, с требованиями сменить одно и переделать другое, причем непременно в срочном порядке. Некоторые бумаги кто-то читал, другие не читал никто; Борман про себя называл их «янгограммами» и испытывал по отношению к этим документам сложные чувства: смесь уважения, признательности и иногда – раздражения.
Уолли Ширра тоже присутствовал на заводе, но в некотором смысле он не присутствовал там вовсе – по крайней мере, то был не прежний Уолли. В программе «Аполлона-1» он был командиром дублирующего экипажа: случись Гриссому в день трагического испытания схватить насморк, Ширра сидел бы на его месте в левом кресле. А теперь, с гибелью основного экипажа, на «Аполлоне» первым полетит его, Ширры, экипаж – новички Донн Айзли и Уолтер Каннингем. Ширра понял, что ему больше всех есть дело до того, как корабль будут приводить в норму, а это значило, что весельчак Уолли, которого все знали, просто исчез.
– Вы уже зажарили троих в этой железке, – обрушивался он на любого в Дауни, кто противился вмешательству какого-то там астронавта. – Меня вам не зажарить.
В конце концов смесь горя, стресса и чувства вины стала слишком тяжелой. Начало ломаться не оборудование, а работающие над ним люди. Скотт Кроссфилд – легендарный летчик-испытатель, первым в истории превысивший двойную скорость звука, и единственный пилот, способный помериться силами с Чаком Йегером, еще до аварии пришел работать в North American в команду по обеспечению качества. Кроссфилд никогда не был особо тверд в отношении виски, и теперь виски стало брать над ним верх. За время расследования он стал злобным, склонным к спорам и непригодным к работе. Развязка наступила в тот день, когда команда North American собиралась выдать вторую ступень ракеты «Сатурн», которую Кроссфилд считал неготовой.
– Если они попробуют выкатить эту штуковину наружу, я лягу поперек дороги, – рявкнул он.
Работа вокруг Кроссфилда остановилась, на него начали оборачиваться. Однако он и не думал сдавать свою шаткую позицию.
– Что делать? – спросил Бормана один из руководителей North American. Кроссфилд работал на фирму, однако компания – особенно сейчас – была подотчетна НАСА. При этом Кроссфилд, пьяный или нет, был все-таки Кроссфилдом: не с руки простому инженеру делать замечания легенде.
– Добейся, чтоб его уволили, – ответил Борман.
– Не могу. Он… он Скотт Кроссфилд.
– Мне нет дела, кто он такой. Пусть увольняют.
