Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 77
Бальтазар словно увидел грозящий лик Бога во всех чертах мира, думал Кирилл. Ощутил взгляд Бога, смотрящего на него. И жизнь его с того мига ему не принадлежала, она вся была – искупление. Поэтому он истово трудился во Вдовьем доме, поэтому прожил всю жизнь с навязанной ему женой и даже, кажется, полюбил ее – или заставил себя полюбить; поэтому не мог вернуться к отцу, – Бальтазар знал, почему погиб Андреас, на ком крест, на ком вина.
И остался один, вне связей Большой семьи, клана.
Один.
* * *
Семь дочерей было у Бальтазара: Анна-София, Шарлотта, Фредерика, Агнесса, Гертруда, Ульрика, Паулина – и единственный сын, Андреас. Последний ребенок, позднее дитя – мальчик, долгожданный, наверное, мальчик.
Кирилл смотрел на общий семейный портрет. Старшая, Анна-София, уже замужем, Андреас еще младенец. Он спит в колыбели, стоящей у колен отца и матери в центре снимка; его нет, он еще не родился для взрослой жизни, для истории, для ее циклопьего глаза, выбирающего жертв. Кирилла бросала в дрожь предопределенность снимка: до революции 1917 года доживет только дитя в колыбели, словно объектив фотоаппарата в далеком 1856 году, – закончилась Крымская война, – уже беспристрастно разделил в будущем живых и мертвых. Кирилл мог объяснить это рациональными причинами, средней продолжительностью жизни, но его не оставляло ощущение, что затвор камеры сработал как нож гильотины.
Кирилл смотрел на генеалогическое древо, ветвящееся десятками жизней. Восемь детей. Ничего необычного для того времени. Но все-таки ему казалось, что апостол Бальтазар истратил себя в детях, в каком-то смысле стал графоманом судьбы, излил свой дар, предназначенный для чудес и свершений, семенем в лоно безропотной жены, словно все-таки стремился распространиться, охватить собой темные пространства; но мог только плодить себя же, надеясь, что среди списанных под копирку судеб будет одна, в которой сверкнет, возродится мечта об апостольстве.
Однако рождались только дочери, которым предстояло уйти в семьи мужей, быть переиначенными в чужую линию существования. Да и не мог, увы, Бальтазар, человек своего века, поверить, что апостольство явится в женщине; и в лицах, фигурах, облике дочерей словно проступало растущее разочарование Бальтазара в собственной способности породить настоящего наследника.
От статной Анны-Софии, девы с холодным лицом, королевской осанкой, белокурой принцессы – до серой мышки Паулины, кажущейся служанкой, которую господа по душевной доброте пригласили в гостиную. Платье Анны-Софии повторяет не фигуру ее, а внутренний абрис отчужденного достоинства, словно ткань способна чувствовать эманации аристократизма; платье Паулины, сшитое тем же портным, просто облекает тело.
Андреас же спит в колыбели, нежное дитя, баловень судьбы, случайная искра, мелькнувшая над огнем, – так иногда меж оранжевыми, летящими из костра, вспыхивает одна фиолетовая, словно не из этого пламени рождена, словно прилетела из темноты, стремясь к вольному танцу сестер, чьи судьбы, предопределенные лукавой тщетой попыток Бальтазара родить сына, последователя, его тайным отцовским недовольством, будут нелепы и горестны.
…Анна-София стала гувернанткой в семье богатых помещиков, вышла замуж за наследника, старшего сына; перешла в православие, стала Анной Преображенской, владелицей особняка с зимним садом, и умерла в 1914 году, узнав, что внук ее, сын единственной дочери, погиб в первом же бою под Гумбинненом.
Шарлотта, вышедшая замуж за врача, отправленного в 1875 году в Кокандское ханство, к правителю хану Худояру, союзнику Империи, и погибшая с ним по дороге от рук мятежников.
Фредерика, любимая дочь отца, больше всех похожая характером на мальчишку – кажется, на нее возлагал Бальтазар некоторые апостольские надежды, – чувствовавшая, наверное, тяжесть отцовских полаганий, выбравшая самую незаметную судьбу, вышедшая за учителя музыки, поляка родом, уехавшая с ним в Варшаву, – связь с нею прекратилась в 1915 году, когда в город вошли немецкие войска.
Агнесса, ставшая в православии Агнией, – выбравшая себе амбициозного мужа, чиновника Министерства внутренних дел, и убитая вместе с ним, когда эсеровские бомбисты подстерегли не ту карету – чиновник купил себе такую же, как у жандармского полковника, заслужившего славу вешателя в 1905 году; жили они по соседству – наверное, полковничья карета и сподвигла завистливого советника на внезапное приобретение.
Гертруда, дочь-потеря. Судя по описаниям Бальтазара, у нее был ранний рак, он не мог поставить правильный диагноз, испробовал все средства, вернулся к гомеопатии – словно отряхнул пыль со старого алтаря, попробовал воскурить фимиам отринутому богу, – тщетно; ни микстуры аллопатов, ни гомеопатические снадобья не могли вернуть жизнь угасавшей девочке. Бальтазар унизился – может, вспомнил усадьбу Урятинского, лекарский сброд, собранный там, – позвал известную в Москве старуху, умевшую предстоять перед иконами, отмолить душу болезного, но и та оказалась бессильна, то ли издевалась над немцем-лекарем, надменным с ней прежде, то ли правду сказала: гаснет свеча, и нет спасения этой душе.
Ульрика, жена двух мужей, беглянка, подданная двух государей. Родись она на несколько десятилетий позже, стала бы эмансипированной дамой, а в том времени исчерпала себя в преодолении условностей, добиваясь развода, возбуждая мужские распри, вплетавшиеся в канву мировых противоборств и войн вплоть до мясорубки Ютланда, когда линейный крейсер Флота открытого моря «Зейдлиц», где служил артиллеристом ее сын от первого брака, отправил на дно линейный крейсер Гранд Флита «Куин Мэри», вместе с которым погиб сын от брака второго.
Паулина – Павла в православии – тихая дочь, мышка-малышка, словно никогда не знавшая взрослости, никогда не отсоединившаяся от отца и матери, от семьи. Сестра всех сестер, связующее звено, одинаково своя и для ледяной Анны-Софии, и для манерной Агнессы, и для чуждающейся остальных Ульрики; самый дух сестринства, заколка, стягивающая спелые волосы старших сестер; тонкий серебряный замочек на ожерелье из тяжелых агатовых бусин. Серебряный замочек, серебряное колечко, жена священника из Рязани, – помолвку устроила Анна-София, радостно снизошедшая до сестры, – вынесшая самодура-мужа, битье, но, когда муж вступил в Союз русского народа, совершившая деликатное самоубийство, отправившись на лодочную прогулку по Оке, где лодку перевернула волна от проходящего парохода. Павла, не умевшая плавать, – павла-плавать, заметил для себя Кирилл, – утопла, не оставив детей. Она была бесплодна, за что и колотил ее муж, и погибла, предавшись той же водной стихии, что возьмет в себя детей Ульрики и саму Ульрику, купившую, возвращаясь из Нью-Йорка домой, билет на «Лузитанию».
Единственный мальчик, Андреас, поименованный в честь съеденного брата, принесенный в искупительный дар Андреасу – Соленому Мичману, отданный на откуп судьбе. Однако судьба будто не приняла жертвы; слишком очевидным и простым было намерение Бальтазара: заместить одну жизнь другой, посвятить сына памяти брата.
Бальтазар боялся, что мальчик погибнет во младенчестве. Ему всюду чудились опасности – в речном неглубоком омутке, в невысоких перилах, в узостях переулков, откуда может вылететь карета, подгоняемая лихим возницей. Однако Андреас рос ясно и прямо, не испытывая свойственного многим детям желания познать границы жизни, натуралистически понять, что есть смерть.
Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 77
