ОЛЬГА. Но вы понимаете, Женя, что я очень — слышите ли? — очень люблю своего мужа?
ЖЕНЯ. Да. Вы почитаете его, вы жить без него не можете, а вот… Эх, окажись я на вашем месте, не пришлось бы мне столько раз вляпываться во всякую гадость, прежде чем вернуться к своей шестнадцатилетней сущности…
ОЛЬГА. Женя, а ваши родители?
ЖЕНЯ. Их нет. Перед вами незаконная дочь вечно пьяного дон-жуана и мрачной старой девы, склонной к ипохондрии. Сидя у окна в моей родной московской квартире, я имела уникальную возможность видеть свой жизненный крест в натуральную величину. Мой крест — перекресток: направо пойдешь — в булочную попадешь, налево пойдешь — в ЖЭК попадешь, прямо пойдешь, слава богу, в книжный магазин, где работает подруга моей матери, попадешь. И, Оля, моя мать не так образованна, как вы, она не умеет рассказывать саги, не знает древней истории и у нее нет мужа — детского писателя. Она живет теперь в интернате для престарелых сумасшедших, а отец — я вообще не знаю, где живет.
ОЛЬГА. Вы упрятали ее в сумасшедший дом?
ЖЕНЯ. Она попала туда без моей помощи, а забирать ее оттуда у меня нет никакого желания. Вам дико это слышать? Ничего. Ведь это ваш сын сорок дней назад сиганул головой вниз черт знает с какого этажа, потому что духовная стерильность вашей семьи действует на иммунную систему хуже модной болезни. А я пришла к вам с улицы, и, когда что-нибудь непоправимое случится еще и с вашей дочерью, вы поймете, что моя… несвежесть, что ли… лучшая защита от непредусмотренных сюжетом воздействий окружающей Красную гостиную среды. Так что, видите ли, моя невинность — не от наивности.
ОЛЬГА. Невинность?
ЖЕНЯ. И мы с вами нашли друг друга — вот что интересно.
Женя подходит к окну и чуть приоткрывает его. Не знаю, как ей, а мне холодно.
ОЛЬГА. Какой ужасный туман! Сорок дней туман.
ЖЕНЯ. Вот я приоткрываю окно и впускаю в комнату немножко этого тумана. Он бледнеет, бледнеет, растворяется и становится воздухом Красной гостиной, ха-ха! (Закрывает окно.) А что, нет ли у вас какого-нибудь родового бога, вроде Яхве? Честное слово, вы, как древние евреи, не доросшие еще до монотеизма и воображающие, что каждому роду или народу соответствует свой бог, причем ваш самый сильный…
Появляется в дверях Маша в длинной ночной сорочке. У нее совершенно красные глаза.
МАША. Папа!
НИКОЛАЙ. Что?
МАША. Ты ведь богатый? Очень?
ОЛЬГА. О чем ты, Маша? И почему в таком виде?
МАША. Женя говорит, что за Красную гостиную тебе государство платит деньги.
Маша уходит.
НИКОЛАЙ. Женя, что это значит?
ЖЕНЯ. Только то, что я уже сказала о ваших книгах и о внешней идилличности вашего внутреннего мира — это как раз то, чем вы торгуете, чтобы накормить семью. Господи, да что ж я все болтаю… Я беременна. Вот.
НИКОЛАЙ. То есть? От Димы?
ЖЕНЯ. А что ж, я к чужим людям приехала с таким большим чемоданом?
У Жени изменилось настроение, это видно по ее лицу и движениям. Она бросается к Николаю.
ЖЕНЯ. У вас будет внук. Я, когда в прошлый раз приезжала, не знала еще этого.
ОЛЬГА. Женя, но…
ЖЕНЯ (Николаю). Вы меня не прогоните, правда? Я хочу… Мой сын должен воспитываться здесь, чтобы Ольга ему рассказывала старинные предания, а вам чтоб было опять, для кого писать сказки, да?
НИКОЛАЙ. Конечно, Женя, раз такое дело, вы можете жить у нас.
ЖЕНЯ. Вот… Вот я в первый раз в жизни счастлива! Я буду жить невесткой в вашем доме, если уж не могу вдруг сделаться вашей родной дочерью.
НИКОЛАЙ (смеясь). Все же это нечто странное — дочерняя любовь к чужому мужчине.
ЖЕНЯ. Да я и Дмитрия иногда любила какой-то именно дочерней любовью — через вас… Не знаю, как это объяснить, конечно, если б он был жив, я никогда не решилась бы родить от него ребенка, но теперь, когда его нет, я и без него могу стать вашей… вашей невесткой. Ой, как все хорошо.
ОЛЬГА (Жене). Ну вот, а вы тут так шумели, напугали меня до смерти…
ЖЕНЯ (Николаю). Вы сами-то понимаете, что за чудо вы тут создали? Понимаете, конечно, но мне лучше видно — поэтому я даже больше вас отвечаю за чистоту воздуха, а равно и за чистоту знака.
НИКОЛАЙ. По-вашему выходит, мы здесь и не живем вовсе, а так — что-то означаем?
ЖЕНЯ. В конечном счете ничего, кроме самих себя, но все равно — здорово!
ОЛЬГА. Женя, будете еще умничать — родить вам учебник по философии.
Я сразу слышу звонок, а они — только когда он повторяется.
ОЛЬГА. Пойди, открой, Коля.
Николай уходит и возвращается вместе с Андреем, у которого в руках большой портфель.
АНДРЕЙ. Здравствуйте.
НИКОЛАЙ и ОЛЬГА. Здравствуйте.
ЖЕНЯ. Привет, Андрюша.
АНДРЕЙ. Вот. Мне передали, что сегодня сороковой день, и что Женя здесь. Я тогда не успел приехать на похороны.
ЖЕНЯ. Это наш однокашник. Он был Диминым соседом по общежитию.
ОЛЬГА. Проходите, пожалуйста. Вы жили с ним в одной комнате?
АНДРЕЙ. Нет. Там каждому дают отдельную клетку, очень маленькую, с такими тонкими стенками, что слышно даже дыхание соседа.
ОЛЬГА. Вы, может быть, что-то знаете?
АНДРЕЙ. Не больше, чем вы или Женя.
ОЛЬГА. Это так ужасно, его привезли в закрытом гробу, он так страшно изувечен, что нам даже не позволили взглянуть на него.
ЖЕНЯ. Я его видела.
ОЛЬГА. Как — видели?
ЖЕНЯ. Он лежал ничком и руки вот так под себя… Он даже не раскинул руки, когда падал.
ОЛЬГА. Простите. Я пойду приготовлю что-нибудь. (Уходит.)
АНДРЕЙ. Ой, Женя, ты покрасила волосы?
ЖЕНЯ. Давно.
АНДРЕЙ. А я ведь так и не видел тебя с тех пор. ЖЕНЯ. Ну и что?
АНДРЕЙ. У меня еще поручение к тебе от нашего научного руководителя. (Николаю.) Простите, я говорю о таких вещах…
НИКОЛАЙ. Ничего. Дело житейское, я понимаю.
АНДРЕЙ (Жене). Ты совсем забросила занятия. Он очень недоволен. Ты вернешься к пятнице?
