– Тем не менее нас ограбили. Потребовали мои драгоценности и сумочку. Требовал тот, что с шарфом. Другой, стоявший с моей стороны, вообще не раскрывал рта. Я передала вещи через Лина, и тот человек вернул мне сумочку и одно кольцо. Сказал, чтобы мы пока не сообщали в полицию и страховое агентство. Обещал предложить хорошую сделку. Прямые контакты им удобнее. Сказал, что они могли бы действовать через страховое агентство, но тогда пришлось бы делиться с посредником, а им этого не хочется. Он производил впечатление образованного человека.
– Можно подумать, то был Щеголь Эдди, – сказал я. – Только Щеголя убили в Чикаго.
Миссис Грейл пожала плечами. Мы выпили. Она заговорила снова:
– Грабители ушли, мы поехали домой, и я сказала Лину, чтобы он помалкивал. На другой день мне позвонили. У нас два телефона: один – с отводной трубкой, другой, у меня в спальне, – без. Звонили по второму. Его, разумеется, нет в справочниках.
Я кивнул:
– Номер можно узнать за несколько долларов. Это обычное дело. Многие киношники вынуждены ежемесячно менять номера телефонов.
Мы выпили.
– Я сказала тому, кто звонил, чтобы он все обговорил с Лином, и, если условия окажутся приемлемыми, мы сможем договориться. Он согласился, и потом, мне кажется, они тянули время, чтобы понаблюдать за нами. В конце концов, как вам известно, мы сошлись на восьми тысячах долларов и так далее.
– Могли бы вы узнать кого-то из грабителей?
– Нет, конечно.
– Рэнделл в курсе?
– Само собой. Может, хватит об этом? Надоело. – И чарующе улыбнулась мне.
– Говорил он что-нибудь по этому поводу? – спросил я.
– Может быть. – Она зевнула. – Не помню.
Я сидел с пустым стаканом в руке и размышлял. Она взяла его у меня и наполнила снова.
Приняв от нее полный стакан, я переместил его в левую руку, а правой взял ее за левую кисть. Гладкую, нежную, теплую и ободряющую. Ощутил ответное пожатие. Вполне сильное. Миссис Грейл была довольно крепко сложенной женщиной и отнюдь не бумажным цветком.
– Наверно, у Рэнделла возникли какие-то соображения, – сказала она. – Только он не стал о них распространяться.
– Какие-то соображения возникли бы у каждого.
Она медленно повернула голову и посмотрела на меня. Потом кивнула:
– Никак не перестаете думать об этом?
– Знакомы с Марриоттом вы были долго?
– Несколько лет. Он работал диктором на радиостанции, принадлежавшей моему мужу. Там я познакомилась с ним. И с мужем.
– Я знаю. Но Марриотт, судя по его образу жизни, был если и не богачом, то вполне обеспеченным человеком.
– Он получил наследство и бросил работу на радио.
– Вы точно знаете, что получил, или только с его слов?
Миссис Грейл пожала плечами. Еще крепче стиснула мою руку.
– Или, может, наследство было не так уж велико и деньги быстро кончились? – Я тоже стиснул ее руку покрепче. – Он не брал у вас в долг?
– Вы несколько старомодны, не так ли? – Она поглядела на руку, которую я держал.
– Я все-таки на работе. И какой-то полутрезвый от вашего виски. Не то чтобы мне нужно было напиться…
– Да. – Она вырвала руку и потерла ее. – Хватка у вас, видать, крепкая – в свободное время. Лин Марриотт, конечно, был шантажистом высокого класса. Жил он за счет женщин.
– Было у него чем шантажировать вас?
– Стоит ли об этом говорить?
– Пожалуй, было бы неразумно.
Она засмеялась:
– И все-таки скажу. Однажды я напилась у него дома до беспамятства. Со мной это случается редко. И он несколько раз меня сфотографировал – в юбках, задранных до самой шеи.
– Грязная собака, – сказал я. – Не покажете ли хоть один снимок?
Она шлепнула меня по запястью. Нежно спросила:
– Как тебя зовут?
– Фил. А тебя?
– Хелен. Поцелуй меня.
Она мягко легла ко мне на колени, я склонился к ее лицу и стал целовать. Она закрыла глаза и покрыла легкими поцелуями мои щеки. Когда я добрался до ее рта, он был полуоткрытым и жгучим, язык змеей вился между зубами.
Дверь отворилась, и в комнату вошел мистер Грейл. Я даже не успел разжать объятий. Поднял голову, взглянул на него. И похолодел, как ноги Финнегана в тот день, когда его хоронили.
Блондинка в моих объятиях не пошевелилась, даже не сомкнула губ. На ее лице было полумечтательное-полусаркастическое выражение.
Мистер Грейл негромко откашлялся, сказал: «Прошу прощения» – и вышел. В глазах у него была бесконечная печаль.
Я отстранил блондинку, встал и вытер платком лицо.
Она лежала не шевелясь, свесив ноги с дивана, над одним из чулков широким просветом виднелась кожа.
– Кто это был? – хрипло спросила она.
– Мистер Грейл.
– Забудь о нем.
Я отошел и сел в кресло, где сидел раньше.
Через минуту она села, выпрямилась и спокойно посмотрела на меня:
– Ерунда. Он все понимает. Чего еще ему ждать, черт возьми?
– Видимо, понимает.
– Я же сказала, что все в порядке. Этого мало? Он же болеет. Какого черта…
– Не ори. Терпеть не могу орущих женщин.
Открыв сумочку, лежавшую возле нее, она достала небольшой платок, вытерла губы и посмотрелась в зеркало.
– Наверное, вы правы, – сказала она. – Просто я выпила немного лишнего. Сегодня вечером в клубе «Бельведер». В десять часов.
Она не смотрела на меня. Дыхание ее было учащенным.
– Это приличное место?
– Оно принадлежит Лэрду Брюнету. Я с ним хорошо знакома.
– Идет.
У меня все не проходил озноб. На душе было мерзко, будто я залез в карман к бедняку.
Достав помаду, она легонько провела ею по губам, потом искоса взглянула на меня. Бросила мне зеркальце. Я поймал его и поглядел на свое лицо. Старательно вытерся платком, потом встал, чтобы вернуть ей зеркальце.
Она откинулась назад, обнажив все горло и лениво глядя на меня из-под ресниц:
– Ну так что?
– Ничего. «Бельведер», десять часов. Не будьте слишком уж великолепной. У меня есть только смокинг. В баре?
Она кивнула, глаза ее смотрели все так же лениво.
Я повернулся и не оглядываясь вышел. Лакей встретил меня в коридоре и подал шляпу; выглядел он словно Великий Каменный Лик[6].
