– В чем-то – нет. В чем-то – да. В чем-то – не совсем.
У нее была приятная манера говорить – спокойная, полуциничная и в то же время не грубая. Закругляла фразы она прекрасно.
– Хорошо – горничную исключим. Шофер?
Она покачала головой:
– В тот вечер я ездила с Лином на его машине. Джордж, по-моему, даже не появлялся. Произошло это в четверг?
– Меня при этом не было. Марриотт сказал, что за четыре или пять дней до нашего разговора. С четверга до прошлого вечера – ровно неделя.
– Да, в четверг. – Миссис Грейл потянулась за моим стаканом, ее нежные пальцы слегка коснулись моих. – У Джорджа по четвергам выходной.
Она налила мне в стакан добрый глоток шотландского и добавила содовой. Такой напиток можно пить вечно и становиться все беззаботнее. Себе налила того же.
– Лин сказал вам мою фамилию? – спросила негромко, взгляд ее был все таким же пристальным.
– Усердно скрывал.
– В таком случае он, видимо, утаил от вас еще кое-что. Давайте посмотрим, чем же мы располагаем. Горничная и шофер как возможные пособники исключаются.
– Я их не исключаю.
– Что ж, я, по крайней мере, стараюсь, – рассмеялась она. – Потом Ньютон, дворецкий. В тот вечер он мог увидеть ожерелье у меня на шее. Правда, оно свисает низко, а на мне был вечерний палантин из песца; нет, не думаю, чтобы он видел его.
– Держу пари, выглядели в тот вечер потрясающе, – сказал я.
– Вы не захорошели малость, а?
– Бываю и трезвее.
Миссис Грейл запрокинула голову и захохотала. Я встречал в жизни лишь четырех женщин, которые при этом могли оставаться красавицами. Одной из этих четверых была она.
– Ньютон вне подозрений, – сказал я. – Он не из тех, кто водится с бандитами. Впрочем, это лишь догадка. Лакей?
Миссис Грейл задумалась, потом потрясла головой:
– Он не видел меня.
– Кто-нибудь просил вас надеть ожерелье?
Взгляд ее мгновенно стал настороженным.
– Не считайте меня дурой.
Она потянулась за моим стаканом, чтобы долить в него. Там еще кое-что оставалось, но я не стал мешать ей, чтобы полюбоваться изящными очертаниями ее шеи.
Когда она долила в стаканы и мы опять стали пить, я сказал:
– Давайте уточним истинное положение вещей, а потом я скажу вам кое-что. Опишите тот вечер.
Миссис Грейл отогнула длинный рукав и взглянула на часики:
– Мне надо бы…
– Пусть подождет.
Глаза ее сверкнули. Мне понравилось, как они сверкают.
– Существует такая вещь, как излишняя откровенность.
– Только не в моей работе. Опишите тот вечер. Или распорядитесь, чтобы меня вышвырнули отсюда. Одно из двух. Решайтесь.
– Вам бы лучше сесть рядом со мной.
– Давно уж подумываю об этом, – сказал я. – Если быть точным, с тех пор, как вы закинули ногу на ногу.
Миссис Грейл одернула платье:
– Эти чертовы подолы вечно задираются до самой шеи.
Я сел на желтый диван рядом с ней.
– Вы, похоже, не любите терять время, – сказала она.
Я не ответил.
– И часто у вас бывает такое? – спросила она, бросив на меня взгляд искоса.
– Почти не бывает. В свободное время я тибетский монах.
– Только свободного времени у вас нет.
– Давайте сосредоточимся, – сказал я. – Обратим то, что осталось от нашего – или моего – ума, на нашу проблему. Сколько вы мне заплатите?
– Ах вот в чем проблема! Я-то думала, вы хотите вернуть мне ожерелье. Или хотя бы попытаться.
– Мне приходится работать по своему методу. Вот так. – Я отпил большой глоток, чуть не поперхнулся и сделал глубокий вдох. – И расследовать убийство.
– Оно здесь ни при чем. То есть это забота полиции, верно?
– Да, только этот бедняга нанял меня за сто долларов для охраны, а я ничем ему не помог. И чувствую себя виноватым. И готов разрыдаться. Пустить слезу?
– Выпейте.
Она подлила шотландского мне и себе. Виски оказывало на нее не больше действия, чем вода на плотину Гувера[5].
– Итак, к чему мы пришли? – сказал я, стараясь держать стакан так, чтобы не пролить содержимого. – Ни горничной, ни шофера, ни дворецкого, ни лакея. Скоро сами начнем заниматься стиркой. Как произошло ограбление? В вашем рассказе могут оказаться подробности, которых Марриотт не сообщил мне.
Миссис Грейл подалась вперед и подперла голову рукой. Вид у нее был серьезный, без нарочитости.
– Мы отправились на вечеринку в Брейтвуд-Хайтс. По дороге Лин предложил заехать в Трокадеро, чуть-чуть выпить, немного потанцевать. Я согласилась. На бульваре Сансет шли какие-то работы, было очень пыльно. Тогда Лин свернул на Санта-Монику. Дорога идет мимо обшарпанного отеля, я случайно заметила, что называется он «Индио». На другой стороне улицы находится пивная, перед ней стояла легковая машина.
– Всего одна – перед пивной?
– Да. Всего одна. Это очень сомнительное заведение. Машина тронулась и поехала за нами, я, конечно, не придала этому значения. С чего бы? Потом, не доехав до места, где Санта-Моника переходит в бульвар Аргуэлло, Лин сказал: «Давай поедем другим путем» – и свернул на какую-то извилистую улицу. Вдруг та машина обогнала нас, оцарапала нам крыло, подъехала к бровке и остановилась. Из нее вылез мужчина и направился к нам, чтобы извиниться; на нем было пальто, шарф и натянутая до самых глаз шляпа. Белый шарф выбивался из-под пальто, это бросилось мне в глаза. Ничего больше я не разглядела, кроме того что он худой и высокий. Как только он подошел – потом я вспомнила, что он шел, держась в стороне от света наших фар…
– Это естественно. Никому не нравится смотреть в зажженные фары. Выпейте. Теперь моя очередь разливать.
Миссис Грейл сидела подавшись вперед, ее изящные брови – без следа краски – были сдвинуты в раздумье. Я приготовил два коктейля. Она заговорила снова:
– Едва подойдя к дверце, где сидел Лин, он закрыл шарфом лицо до самых глаз, и в его руке блеснул пистолет. «Ограбление, – сказал он. – Сидите тихо, и все будет в порядке». Тут с другой стороны подошел еще один человек.
– Беверли-Хиллз, – сказал я, – это четыре квадратных мили, по калифорнийским меркам, кишащие полицейскими.
Миссис Грейл пожала плечами:
