В шуме их надежд я полн.
Белы горы идут мимо:
Реет между черных волн
Судно, по морю носимо.
Г. Державин
Попутный зюйд-вест вздувал паруса. Теперь корабли держали путь к берегам союзной Англии.
Когда-то в здешних водах фрегаты Петра, следуя из Архангельска в Кронштадт, захватили целую флотилию шведских каперов. Известие о той победе вызвало в Европе переполох небывалый[30].
От резких порывов ветра корабли валило во все стороны, но шли лихо, парусов не убавляя. Чтобы не привлекать к эскадре излишнее внимание, Спиридов велел спустить вымпела и идти под флюгерами. Сам адмирал — под белым флагом, Елманов — под синим, а Грейг — под красным.
Миновали банки Фиш и Допер. Небритые рыбаки, побросав сети с задохшейся треской, тревожно взирали на проходящую эскадру.
Одни сутки сменялись другими. Через каждые восемь склянок — смена вахт. На случай потери в море адмирал определил местом сбора скалистый мыс Фламбаро-Хид на восточном побережье Англии.
Вот наконец и долгожданный мыс. На фок-мачте «Евстафия» подняли ординарный гюйс и пальнули из пушки, вызывая лоцманов. Тщетно. Лишь эхо от выстрелов было ответом.
Спиридов с обидой выговаривал Крузу:
— Пилоты сии давным-давно наняты Иваном Чернышевым для проводки эскадры нашей Каналом, и плачено за то им золотом щедро. Где же их носит нелегкая?!
На «Трех Иерархах» Грейг убеждал офицеров:
— Британские лоцманы — лучшие в мире! Причина их отсутствия — неточно составленная инструкция. В России такое не редкость.
Офицеры иерарховские слушали хмуро, но помалкивали. Не сдержался лишь за ужином в кают-компании лейтенант Петр Карташев[31]. Горяч был лейтенант, обид не терпел:
— Коли все для Грейга в Англии хорошо, чего же он к нам заявился? Сидел бы на своем острове да пиво хлестал. Мы его не звали!
Услышав неосторожные слова, уткнулся носом в тарелку грейговский любимец капитан-лейтенант Дугдаль, защищать в споре бригадира было опасно.
Грейга на «Иерархе» не любили, несмотря на его всегдашнюю приветливость и глубокие познания в морском деле. Бригадир буквально изводил офицеров, часами держа их у себя, нудно внушая правила одоления противника, а если прибавить к этому весьма скверное знание им русского языка и огромную самонадеянность, то иерарховских офицеров понять было можно.
Поджидая лоцманов, на кораблях и судах занимались одним — погребали покойников. Хлестко полоскались приспущенные андреевские флаги. На эскадре начался самый настоящий мор. Умерших считали уже десятками...
У Фламбаро-Хид было потеряно четверо суток.
* * *
Европейские газеты тех дней пестрели сообщениями о трудностях похода русской эскадры; статьи полны были злословия и обидных слов. Обсуждение исхода экспедиции стало едва ли не самым модным в великосветских салонах. Особо азартные даже заключали пари. На то, что эскадра не дойдет, ставили пять против одного!
Одним из немногих, кто искренне желал успеха русским морякам, был великий Вольтер. Узнав о трудностях адмирала Спиридова, фернейский старец обратился к просвещенным европейцам с посланием. «Благословите Петрополийский флот, зависть, умолкни, народы, дивитесь!» — писал мыслитель.
Однако политическая обстановка вокруг эскадры продолжала накаляться. В конце октября 1769 года испанский посол по поручению своего двора представил герцогу Шуазелю соображения Мадрида об опасности появления русских в Средиземном море для французской и испанской торговли с Востоком.
— Наши соединенные флота должны воспротивиться этому, а дворы обязаны сделать зарвавшейся России соответствующую декларацию, — настойчиво внушал он французскому министру иностранных дел.