Он идет ко мне по коридору и становится рядом на колени.
Я ничего не отвечаю, я парю, как воздушный шарик, под потолком и наблюдаю за ним.
Ты очень изменилась, — говорит Пауль, я тебя совсем не узнаю. Что случилось? Это правда, что Анна говорит, ты переживаешь из-за мальчика?
Я не отвечаю, он вздыхает и берет мои руки в свои. Его руки теплые и мягкие.
Я чувствую, как его тепло перетекает ко мне, мне очень, очень хочется свернуться, словно котенок, у него на коленях. Пауль, конечно, ничего такого не замечает, руки у меня холодные и влажные, через них к нему ничего возвратиться не может.
Почему ты так закрываешься, — говорит он, мы же раньше так хорошо друг с другом говорили. Я ведь всегда тебе помогал, насколько мог.
Он снова вздыхает и слегка сжимает мне руки.
Если это из-за мальчика, — говорит он, Анна мне про него рассказала.
Я стараюсь быть спокойной, хотя не хочу ничего про это слышать. Муха — это уже прошлое. Я все испортила. Он разочаровался во мне, потому что я такая странная и не могу говорить с ним. Это моя вина. Надо было вчера сказать правду, или позавчера, или на прошлой неделе. Или надо было взять себя в руки и притвориться, что все в порядке. Изобразить нормальную Мальвину. Но что уж об этом думать. Теперь уже слишком поздно. Я видела вчера по его лицу, что он меня знать больше не желает.
Анна рассказывала, что он был здесь, — говорит Пауль и замолкает.
Хочет дать мне возможность ответить, но я не отвечаю. Губы слиплись.
Она говорит, что ты ему, кажется, очень нравишься.
Хорошо, что я парю под потолком, воздушному шарику не обязательно ощущать то, что в нем происходит. Все становится приглушенным, даже голос Пауля, его слова медленно-медленно поднимаются ко мне наверх. Кажется, я очень нравлюсь Мухе. Эта мысль обволакивает меня, как пузырьки газа в стакане газировки. Они поднимаются вверх и собираются вокруг меня.
Анна говорит, что он хотел тебя увидеть, а ты просто убежала через террасу. Потому что подумала, что он с ней заигрывал.
Он и заигрывал, — говорю я тихо.
Рядом со мной приоткрывается дверь в комнату Анны. Наверно, она подслушивала, сначала в щелке появляется светлая прядка ее волос, а потом — все лицо, покрытое веснушками.
А вот и нет, — говорит она, в ее голосе слышится обида, я не заигрываю с парнями, которые моложе меня. Это совершенно невозможно.
Она морщит нос от отвращения.
Ты даже не захотела узнать, что он сказал.
Она протискивается через щель в двери и усаживается на пол рядом с нами. Я не доверяю ей. До сих пор, общаясь с Анной, я всегда ожидала от нее какой-нибудь гадости. Выпросить у нее поносить футболку можно только посулив мороженое, а за помощь с домашними заданиями она вполне может потребовать броситься грудью на какую-нибудь амбразуру.
Вообще-то я считаю, что это нормально, когда люди друг другу помогают, но только если они делают это добровольно. А у Анны любимая поговорка — рука руку моет. Лиззи говорит, что у моей сестры просто плохой характер, а со временем он станет только хуже. Именно поэтому я ожидаю какой-нибудь гадости.
Хочешь ты это узнать, вот прямо сейчас, или нет? — говорит она.
Я утыкаюсь подбородком в грудь. Специально ради меня говорить ничего не надо.
Конечно, она хочет, — говорит Пауль. Он опять сжимает мне руки. По-дружески, как будто мы с полуслова друг друга понимаем и у нас есть общая тайна. У нас троих, устроившихся на полу в коридоре. Но это давно в прошлом. Мы больше не команда. Мы не играем в нашем старом «Форде» в то, как затонул «Титаник», и не рассказываем друг другу страшные истории под одеялом.
Все мы изменились, и, наверно, Пауль прав, у меня изменения пошли в худшую сторону. Я уже не маленькая Мальвина, которой можно втюхивать, что в сказках все правда, что в них все всегда хорошо кончается, а принцесса становится королевой. Таких сказок не бывает. По крайней мере, в моей жизни.
Я Мальвина, у которой есть темная тайна, Мальвина, у которой много жизней, Мальвина, которая сидит в ванне.
Он сказал, что ты самая большая злюка и задавака, которую он в жизни видел, но все равно ты ему очень нравишься.
Пузырьки газировки облепили мне голову, они щекочут шею и залезают в нос.
Мне очень жаль, — говорит Анна, но это в точности то, что он сказал.
Пауль отпускает мои руки. Ему надо собираться дальше.
Ну, вот видишь, — говорит он, возвращаясь к себе в комнату, зря ты волновалась.
Анна осторожно дотрагивается до моей ноги.
Можешь взять мою красную футболку, когда будешь с ним встречаться, ту, с русалками, она тебе наверняка пойдет.
Я понимаю, что Анна предлагает мир, я киваю и жду, пока она найдет футболку, это ее любимая, она бросает ее мне на колени.
Удачи, — говорит она.
Хорошо, что ты пришла.
Я сижу под ангелами в золотой раме, а фрау Бичек стоит у плиты и готовит что-то из овощей и мяса. Сильно пахнет сладковатым фенхелем, а еще черным перцем и чесноком.
Хорошо, что пришла, — повторяет она, я уже ждала, каждый день смотреть хрустальный шар — нет Мальвины, но сегодня утром вижу — придет.
Слава Богу, наконец-то! Я думала, ты больше не придешь, думала — слишком поздно.
Я не знаю, что фрау Бичек имеет в виду, она не поворачивается ко мне, чтобы объяснить, а продолжает помешивать в кастрюле. Младенца она привязала к груди большим пестрым платком. Время от времени он чихает, если в нос попадает слишком много перца, но в общем ведет себя необычно тихо. Он засовывает маленькие толстенькие ручки в рот и пускает слюни на блузку фрау Бичек.
А где Братко, — спрашиваю я, потому что его нигде не видно.
Ах, этот, — говорит она, нашел себе любимая кошка, в голове одно — шляться на крыши и делать котята. Жрать и делать котята.
Я ухмыляюсь. Не могу себе такого представить. Разве толстый Братко сможет залезть на крышу?
Я подтягиваю под себя ноги и устраиваюсь поуютнее. По лицу пробегают пятна света, фрау Бичек ставит передо мной на стол миску с дымящимися овощами.
Ешь, — говорит она, тощая птичечка.
Она коротко проводит рукой по моим волосам, садится напротив на кухонный диванчик и отвязывает младенца.
Овощи очень вкусные, я уже давно ничего такого вкусного не ела. Может быть, мне они потому так нравятся, что в последнее время я вообще мало что ела. Я жутко голодна. Бичек смотрит, как я запихиваю в себя еду, обжигая язык, потому что горячо, но это ничего.
Ты спрашивать про детство, — говорит она, там, на площадке, помнишь? В прошлый четверг.
Она не ждет, пока я отвечу, просто говорит дальше, покачивая ребенка на коленях.
