— Доброе утро. Можно Вику? Это с работы. Что… Нет, не знаю. Спасибо. Извините.
— Что? — поинтересовался Иван Иванович.
— Она не ночевала дома, и мама не знает, где она, — развела руками я.
— Хе! — отозвался он. — Где? У мужика в койке. Молодая, да ранняя. Была б моя дочь, дал бы ей по заднице, месяц сидеть бы не могла. Молоко на губах не обсохло, а туда же, в эти… путаны. Путана! — он брезгливо поморщился.
— Рабочий день давно начался, — громко напомнил Глуховских.
Мы смолкли. Только работать я была не в силах. Меня трясло. Я зашла в туалет и помыла лицо холодной водой. Стало немного легче. После этого я направилась под лестницу. Не спрашивайте, зачем и почему. Ноги сами меня туда понесли, хотя секретничать ни с кем я на данный момент не собиралась.
Вика лежала там. Я прикоснулась к ее руке. Рука была ледяная. А на голове кровь. Бедная девочка скрючилась в удивительно неудобном положении, а сверху, в ложбинке между плечом и шеей, ее придавливал тяжелый камень. Камень почему-то показался мне особенно кощунственным. Я сняла его. Это было прес-папье из агата — очередной Галин подарок брату.
У меня возникло странное ощущение, словно я все еще вижу сон и достаточно широко открыть глаза, чтобы проснуться. А потом грудь неожиданно сдавило, мешая дышать и прижимая меня к земле. Больше всего мне захотелось лечь рядом с Викой и отключиться, но я понимала, что этого нельзя, поскольку надо что-то делать. Я вернулась в сектор и сказала:
— Послушайте меня, пожалуйста.
Наверное, что-то в моем тоне настораживало. Все посмотрели на меня.
— Под лестницей лежит мертвая Вика. По крайней мере, мне так кажется. Наверное, надо звонить в скорую помощь? Или в милицию? Я не очень хорошо себе это представляю.
Раздался громкий женский визг. Я оглянулась. Визжала стоящая в дверях Анна Геннадьевна.
В тот же миг в коридоре показались соседи. Еще бы! Не выскочить на такой страшный крик было невозможно.
— Что случилось? — Юрий Владимирович осторожно взял Анну Геннадьевну за локоть. — Вам плохо?
Она молча указала на меня. Я хотела повторить произнесенную недавно фразу, но отвратительное давление в груди очень мешало.
— Что значит, тебе кажется? — раздраженно уточнил у меня Андрей. — Кажется или действительно лежит? Ты хоть смотрела или просто выдумала?
— Мне кажется, что она мертвая, — сумела, наконец, сообщить я. — Вика лежит под лестницей. Ее ведь нехорошо там оставлять, правда?
Галя Углова подбежала ко мне и с ненавистью крикнула:
— Не знаю, шутишь ты или всерьез, но только ты можешь так спокойно говорить такие вещи. Ты бесчувственная и бездушная!
Взгляд Юрия Владимировича остановился на мне, и я ответила:
— Со мной, Юрий Владимирович, все в порядке. Пожалуйста, сделайте то, что надо. Я бы сделала сама, но у вас получится лучше.
Парадокс — он ведь молчал, а я услышала его голос: «Таня, с вами все в порядке? Вам, наверное, нужна помощь?»
Германн кивнул и вышел. Я села. Со мною было все в порядке. Правда, мне хотелось забиться куда-нибудь в угол, скрючиться, закрыть глаза и обхватить себя руками, но, в конце концов, это же ерунда. Я не визжу, как Анна Геннадьевна. Меня не отпаивают валерианкой, в меня не прыскают водой. Я спокойна. Галя права — я бесчувственная и бездушная. Я подтолкнула человека к смерти, и теперь мне хоть бы что. Другая бы на моем месте выла и рвала на себе волосы, а я способна смотреть по сторонам и рассуждать. Вот Иван Иванович. Он покаянно бормочет под нос: «Бедная девочка! А я-то, дурак старый, наплел про нее черт-те что. Бедные ее родители! Будет мне урок — не болтай, чего не знаешь. И чтобы прямо на работе…» В минуты сильного душевного волнения он часто разговаривает с собою вслух. Андрей Глуховских меряет большими шагами комнату и время от времени бросает настороженные взгляды на Риту. Она же хорошо поставленным голосом сообщает Гале:
— Какая страшная трагедия! Боюсь, меня ожидает гипертонический криз.
Обе они суетятся вокруг Анны Геннадьевны.
Владик Капица мрачно смотрит на Галю. Даниил Абрамович, не менее мрачно, — на Риту. Лишь на меня никто не смотрит. Кому я интересна? Хотя нет. Владимир Владимирович подходит ко мне.
— Таня, — шепчет он, — а ведь я это сделал.
Я вздрогнула, будто меня ударило током. Он это сделал? Это сделал он? Я схожу с ума, да? А он, захлебываясь, продолжает:
— Вы были правы! Я поговорил с нею, и знаете, она просто ожила. Ожила на глазах, представляете? Нет, я не надеюсь, что она меня любит или полюбит когда-нибудь, но я действительно должен был ей все сказать. Она — удивительный человек. Она ожила для того, чтобы меня утешить. Другая девушка никогда не пожалела бы мужчину, который ей безразличен, но она ведь не такая, как все! Она сумела взять себя в руки для того, чтобы сказать мне хорошие слова. Я договорился с медсестрой, я буду ходить туда каждый день. Они меня пропустят. Лиля передает вам привет.
Я знала, что влюбленные эгоистичны, однако не подозревала, до какой степени. Складывалось впечатление, что убийства Владимир Владимирович просто не заметил. Для него в мире не существовало ничего, не связанного с Лилькой. Что ж, мне пора приучать себя к мысли, что подруга теперь — отрезанный ломоть. Она отдалится от меня не сразу, но постепенно будет уходить все дальше и дальше. Это правильно, это справедливо. Он будет ей лучшей поддержкой, чем я. Я ничего не сумела для нее сделать, а он все. У меня есть папа с мамой и Димка, я не останусь одна, я выдержу! Я выдержу все, я сильная. Я сказала Юрию Владимировичу, что со мною все в порядке, и я не имею права раскисать. Я не должна вспоминать, как Вика меня вчера поцеловала. Я не хочу этого вспоминать, я не буду!
— Сейчас приедут скорая и милиция, — голос Германна заставил меня очнуться. — Она действительно мертва. Они попросили оставить тело в том же положении.
— Она что, так и будет лежать там под лестницей? — в ужасе спросила я. Почему-то именно это казалось мне особенно отвратительным. Под лестницей был грязный цементный холодный пол, и мысль о том, что прямо на нем лежит наша красивая холеная Вика, ножом резала мне сердце. Хотя, разумеется, я понимала, что ей все равно.
Юрий Владимирович подошел ко мне, взял мою руку и как будто хотел с ней что-то сделать, но только чуть сжал и осторожно отпустил.
— Так надо, Таня. Иначе нельзя. Я перекрыл коридор, чтобы никто там не ходил.
«Снова всем занимается он, — мелькнуло у меня в голове. — Как после смерти Сергея. А где же Николай Андреевич? Сидит за перегородкой?»
Милиция приехала довольно быстро. Нам велели закрыть дверь и не высовываться, пока они исследуют место преступления. Кстати, а почему я сразу говорю — «преступления»? Может быть, это несчастный случай? Споткнулась, упала и… И — что? Сразу умерла, кинув себе на шею пресс-папье? Ерунда. К тому же под лестницу никто не ходит в одиночку. Ходят по двое, чтобы побеседовать без лишних ушей. Нет, нет. Я твердо знала, что Вику убили. И я знала, почему. Из-за меня.
