Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 59
Приезжая каждый раз с новым оператором, я старался пересечься именно с Лёмой и только затем приступать к съемкам. Сам он был грозненским, жил с тремя детьми и женой в однокомнатной квартире на окраине города…
В каком бы конце Чечни мы ни оказывались к ночи, Лёма умел позаботиться о ночлеге и быте и возил нашу съемочную группу до самого конца очередной командировки. Он был шофером-асом: на своей старенькой «Волге» умудрялся проезжать по таким дорогам и бездорожью, что, ей-богу, позавидовал бы любой чемпион по трофи. Лёма всегда был в курсе расценок на федеральных блокпостах, знал, как при необходимости можно их объехать и при каких обстоятельствах лучше этого не делать – люди, оказавшиеся в условиях войны, вынуждены приспосабливаться и выкручиваться, чтобы жить дальше. Саму войну Лёма, как и большинство чеченцев, считал бесчеловечной политической авантюрой, затеянной в Кремле. Однако присоединиться к боевикам и воевать с федералами он и не думал. Лёма был не особо разговорчив, а я хоть и никогда не лез с расспросами, но достаточно было нескольких нейтральных бесед, чтобы понять, какого невысокого он мнения о Дудаеве и его сторонниках.
Раза три или четыре мы попадали с ним под обстрел. В первый раз это было после того, как, свернув на грунтовую дорогу, мы направились в заблокированные федеральными силами Старые Атаги. Бойцы, сидевшие в засаде за блокпостом, открыли по нам автоматную очередь. Что нас спасло – это высокая скорость и жиденький пролесок, каким-то образом прикрывший наше движение. Тогда нас не задело. В двух других случаях нам, а точнее нашей машине, повезло меньше: осколок снаряда величиной со спичечную коробку пробил лобовое стекло и засел в спинке переднего пассажирского сиденья. По идее этот осколок должен был принять я – прямо в грудь. К счастью, нас в этот момент не было в машине. Как только начался обстрел, мы выскочили из нее и успели залечь в укрытии за несколько секунд до разрыва. Обошлось легкой контузией. А в другой раз была пробита задняя дверь и переднее крыло с водительской стороны. Тут мы не успели ничего понять, услышали только хлопки с тупым жестяным отзвуком. Вероятно, снайпер целился в водителя и, слава богу, не попал, промахнулся дважды. Другой раз был случай где-то в горах Шатойского района, когда ночью мы чуть не задели растяжку, расставленную чеченцами на подъезде к селу. До сих пор не пойму, как Лёма на достаточно большой скорости заметил при свете фар тонкую леску, протянутую поперек дороги! И главное – успел затормозить и остановиться буквально в полуметре от взрыва…
В одном из предгорных сел, где мы с оператором ночевали у дальних родственников Лёмы, я узнал историю про нашего водителя, объяснявшую некоторую сдержанность и замкнутость в его поведении с другими чеченцами и в целом его невеселый нрав. Оказывается, незадолго до начала войны был убит его брат. Убит безвинно другим чеченцем, и убийца остается неотомщенным. По чеченским обычаям Лёма не мог поставить на могиле брата надгробный камень до тех пор, пока не достанет кровника и не сведет с ним счеты. Кровник тот в Чечне не появлялся, а собраться и пуститься на его поиски Лёме не удалось. Но говорили, что он копит деньги и ждет, когда в Чечне поутихнет. Тогда можно будет спокойно оставить семью и исполнить свой долг перед убитым единственным братом.
…Дом, в котором мне рассказывали эту историю, спустя пару месяцев постигла большая беда. Он и еще два дома в селе попали под артиллерийский обстрел. Погибли семь человек, в их числе родственница Лёмы, ее муж и дочь, из семьи в живых остался только сын-подросток, который в момент обстрела оказался в гостях. Это случилось вечером как раз во время моей очередной командировки, а утром об этом узнал Лёма и рассказал нам.
Село Гехи-Чу, в котором это произошло, оказалось заблокированным. Мы по-разному пытались уговорить молодого офицера, непоколебимо стоявшего перед выставленным поперек дороги бэтээром. Все без толку. Мы потратили больше часа, но все же попали в село.
Дом родственников нашего водителя стоял в самом конце переулка, за ручьем – еще один сельский квартал, но там все дома уцелели. Вообще в селе пострадали пять-шесть домов, два из них были уничтожены прямым попаданием снарядов, в том числе тот самый дом, где мы ночевали несколько недель назад. Этого дома теперь просто не было. Снаряд попал в то место, где раньше находился навес, примыкавший к дому. Огромная воронка поглотила все вокруг. Когда мы приехали, огонь в руинах продолжал тлеть. Люди разгребали обломки и еще не приступали к обряду похорон. Тела убитых лежали во дворе соседей, дом которых стоял без стекол, весь в трещинах и разломах. Отец, мать и дочь лежали, прикрытые одним большим куском грязно-синего брезента. Девушке было не больше двадцати, помню ее открытое и светлое лицо, она всегда улыбалась, казалось, что ее как-то не особо касаются все эти боевые действия вокруг.
Мы снимали эти трупы и руины. Ходили от воронки к воронке и молча фиксировали повисший в воздухе ужас. Онемевший мужчина в шляпе заторможено ходил по бывшему двору с куском обугленной доски в руке и как будто что-то искал под ногами. Другие так же неторопливо обменивались тихими полусловами и скупыми жестами, приоткрывали брезент и по одному уносили изуродованные тела, перекладывая их на разноцветное одеяло… Мы с оператором знали, что эти трупы никто из телезрителей не увидит, будут показаны только разрушенные и дымящиеся дома.
«Не могу представить себе американских телезрителей, столь же сильно переживающих войну, в которой они сами не принимают участия, особенно если эта война показана им в стиле CNN – в виде статистических данных, перемежающихся дипломатическими и военными сводками. Критики “Аль-Джазиры” возразят, что ей следует многому научиться у авторитетных западных информагентств, воспевающих объективность и ею же прикрывающихся. Но американским СМИ тоже есть чему поучиться: только показывая истинную жестокость войны, можно заставить зрителей осознать ее природу. Щепетильное отношение наших телеканалов к насилию позволяет нам абстрагироваться от человеческой смерти и страдания, воспринимать их как абстрактное следствие политики. Но когда речь идет о людях, решение игнорировать насилие никак нельзя назвать нейтральной позицией».
Эрик Калдервуд, аспирант Гарвардского университетаЭтот обстрел был пьяной дурью или откровенной провокацией. Дело в том, что весной 1995-го был недолгий период перемирия, и стороны, приступив к переговорам, обязались воздерживаться от огня. А тут на тебе! Впрочем, это был не единственный случай, спровоцировавший возобновление боевых действий.
…Здесь я должен извиниться перед читателем за некоторую сумбурность своего повествования. Но для полной ясности своей позиции скажу, что вина за ту авантюрную войну в Чечне почти полностью лежит на Кремле: высшее руководство страны пошло на поводу у тех, кому была выгодна в тот момент военная заварушка. При этом я не преуменьшаю пороки лидеров самопровозглашенной Ичкерии, которые допустили разнузданный криминал в Чечне и не умерили пыл риторики независимости. Тем не менее именно политическое руководство одной из мировых держав с неограниченным дипломатическим потенциалом обязано было проявить элементарную сообразительность и определенное хитроумие, чтобы использовать очевидные возможности мирного урегулирования ситуации вокруг одного из своих субъектов. Перекладывать вину на маленькую Чечню, какой бы строптивой она ни казалась, на мой взгляд, просто несерьезно.
Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 59
