— Как думаешь, Вэл, выдержит он? Заезд нелегкий.
— Не беспокойся, выдержит.
— Тягаться-то не с кем, — сказал тощий.
— А француз, Гринуотер?
— Не классная лошадь, капитан Кардиган. И эта не так уж хороша, как о ней кричат, но сегодня она не может проиграть.
— Ну, будем надеяться, что она побьет француза; не все же кубки им увозить из Англии.
В душе Сомса что-то откликнулось. Раз это будет против француза, надо помочь по мере сил.
— Поставьте-ка мне на него пять фунтов, — неожиданно обратился он к Джеку Кардигану.
— Вот это дело, дядя Сомс! Шансы у них примерно равны. Посмотрите, какая у нее голова и перед, грудь какая широкая. Круп, пожалуй, хуже, но все-таки лошадь замечательная.
— Который из них француз? — спросил Сомс. — Этот? О! А! Нет, не нравится. Этот заезд я посмотрю.
Джек Кардиган ухватил его повыше локтя — пальцы у него были как железные.
— Марш со мной, — сказал он.
Сомса повели, затащили выше, чем прежде, дали бинокль Имоджин — его же подарок — и оставили одного. Он изумился, обнаружив, как ясно и далеко видит. Какая уйма автомобилей и какая уйма народа! «Национальное времяпрепровождение» — так, кажется, это называют. Вот проходят лошади, каждую ведет в поводу человек. Что и говорить, красивые создания! Английская лошадь против французской лошади — в этом есть какой-то смысл. Он порадовался, что Аннет еще не вернулась из Франции, иначе она была бы здесь с ним. Теперь они идут легким галопом. Сомс добросовестно постарался отличить одну от другой, но если не считать номеров, они все были до черта похожи. «Нет — решил он, — буду смотреть только на этих двух и еще на ту вот — высокую», — он выбрал ее за кличку — Понс Асинорум. Он не без труда заучил цвета камзолов трех нужных жокеев и навел бинокль на группу лошадей у старта. Однако, как только они пошли, все спуталось, он видел только, что одна лошадь идет впереди других. Стоило ли стараться заучивать цвета! Он смотрел, как они скачут — все вперед, и вперед, и вперед — и волновался, потому что ничего не мог разобрать, а окружающие, по-видимому, прекрасно во всем разбирались. Вот они выходят на прямую. «Фаворит ведет!» — «Смотрите на француза!» Теперь Сомс мог различить знакомые цвета. Впереди те две! Рука его дрогнула, и он уронил бинокль. Вот они идут — почти голова в голову! О черт, неужели не он — не Англия? Нет! Да! Да нет же! Без всякого поощрения с его стороны сердце его колотилось до боли. «Глупо, — подумал он. — Француз! Нет, фаворит выигрывает! Выигрывает!» Почти напротив него лошадь вырвалась вперед. Вот молодчина! Ура! Да здравствует Англия! Сомс едва успел прикрыть рот рукой, слова так и просились наружу. Ктото заговорил с ним. Он не обратил внимания. И бережно уложив в футляр бинокль Имоджин, он снял свой серый цилиндр и заглянул в него. Там ничего не оказалось, кроме темного пятна на рыжеватой полоске кожи в том месте, где она промокла от пота.
III. ДВУХЛЕТКИ
Тем временем в паддоке, в той его части, где было меньше народу, готовили к скачкам двухлеток.
— Джон, пойдем посмотрим, как седлают Рондавеля, — сказала Флер.
И рассмеялась, когда он оглянулся.
— Нет, Энн при тебе весь день и всю ночь. Разок можно пойти и со мной.
В дальнем углу паддока, высоко подняв благородную голову, стоял сын Голубки; ему осторожно вкладывали мундштук, а Гринуотер собственноручно прилаживал на нем седло.
— Никому на свете не живется лучше, чем скаковой лошади, — говорил Джон. — Посмотри, какие у нее глаза — умные, ясные, живые. У ломовых лошадей такой разочарованный, многострадальный вид, у этих — никогда. Они любят свое дело, это поддерживает их настроение.
— Не читай проповедей, Джон! Ты так и думал, что мы здесь встретимся?
— Да.
— И все-таки приехал. Какая храбрость!
— Тебе непременно хочется говорить в таком тоне?
— А в каком же? Ты заметил, Джон, скаковые лошади, когда стоят, никогда не сгибают колен; оно и понятно, они молодые. Между прочим, есть одно обстоятельство, которое должно бы умерить твои восторги. Они всегда подчиняются чужой воле.
— А кто от этого свободен?
Какое у него жесткое, упрямое лицо!
— Посмотрим, как его поведут.
Они подошли к Валу, тот хмуро сказал:
— Ставить будете?
— Ты как, Джон?
— Да; десять фунтов.
— Ну и я так. Двадцать фунтов за нас двоих, Вэл.
Вэл вздохнул.
— Посмотрите вы на него! Видали вы когда-нибудь более независимого двухлетка? Помяните мое слово, он далеко пойдет. А мне не разрешают ставить больше двадцати пяти фунтов! Черт!
Он отошел от них и заговорил с Гринуотером.
— Более независимого, — сказала Флер. — Несовременная черта — правда, Джон?
— Не знаю; если посмотреть поглубже...
— О, ты слишком долго прожил в глуши. Вот и Фрэнсис был на редкость цельный; Энн, вероятно, такая же. Напрасно ты не отведал Нью-Йорка стоило бы, судя по их литературе.
— Я не сужу по книгам; по-моему, между литературой и жизнью нет ничего общего.
— Будем надеяться, что ты прав. Откуда бы посмотреть этот заезд?
— Встанем вон там, у ограды. Меня интересует финиш. Я что-то не вижу Энн.
Флер крепко сжала губы, чтобы не сказать: «А ну ее к черту!»
— Ждать некогда, у ограды не останется места.
Они протиснулись к ограде, почти против, самого выигрышного столба, и стояли молча — как враги, думалось Флер.
— Вот они!
Мимо них пронеслись двухлетки, так быстро и так близко, что разглядеть их толком не было возможности.
— Рондавель хорошо идет, — сказал Джон, — и этот вот, гнедой, мне нравится.
Флер лениво проводила их глазами, она слишком остро чувствовала, что она одна с ним — совсем одна, отгороженная чужими людьми от взглядов знакомых. Она напрягла все силы, чтобы успеть насладиться этим мимолетным уединением. Она просунула руку ему под локоть и заставила себя проговорить:
— Я даже нервничаю, Джон. Он просто обязан прийти первым.
Понял он, что, когда он стал наводить бинокль, ее рука осталась висеть в воздухе?
— Отсюда ничего не разберешь. — Потом он опять прижал к себе локтем ее руку. Понял он? Что он понял?
— Пошли!!
Флер прижалась теснее.
Тишина — гам — выкрикивают одно имя, другое! Но для Флер ничего не существовало — она прижималась к Джону. Лошади пронеслись обратно, мелькнуло яркое пятно. Но она ничего не видела, глаза ее были закрыты.
— Шут его дери, — услышала она его голос, — выиграл!
