Чтобы от таких мыслей голова не разболелась еще сильнее, я бужу Карла, помогаю ему умыться и одеться, и мы садимся завтракать. Я намазываю ему бутерброд и подливаю ему в чай немного холодной воды, чтобы он не обжегся. Он благодарит меня и начинает есть, медленно, как черепаха. Я вдруг замечаю желтые резиновые перчатки над раковиной, хлебный нож и красное смородиновое желе, и у меня пропадает аппетит.
После завтрака я остаюсь в комнате Карла, чтобы составить ему компанию. На коленях у меня телефонная книга и блокнот. Пока Карл обклеивает стены, я выписываю номера телефонов местных газет. Окно открыто, в комнату задувает теплый ветерок. На улице все тихо, только иногда слышно стрекотание кузнечика на лугу или жужжание пролетающего мимо насекомого. У меня получается список из четырех номеров, я приношу из кухни беспроводной телефон и звоню в редакцию «Крембергер боте». Женщина в приемной не знает никого по имени Лена и соединяет меня с кем-то из редакторов. Он тоже не может мне помочь и говорит, что одну из внештатных сотрудниц, возможно, зовут Лена, но практически все они студентки и приходят и уходят, когда им вздумается. Я благодарю его и звоню в «Лоэнфельдер анцайгер», где строгий женский голос уверяет меня, что в редакции нет никого с именем Лена, как среди штатных, так и внештатных сотрудников. В «Норд-Ост курьер», самой крупной из трех газет, меня соединяют с менеджером по персоналу, который сообщает мне, что в настоящий момент никого с таким именем в их документах не числится.
Остается еще «Штрееритцер амтсблатт», но вся его редакция — пожилой мужчина по фамилии то ли Дромер, то ли Понерт, то ли Бомерс и его жена. Раньше их газетку доставляли в каждый дом в округе, но те времена давно прошли, по крайней мере для Вингродена. Когда я был маленьким, мне доводилось держать в руках «Штрееритцер амтсблатт», потому что я разводил из нее костер или делал шляпу или кораблик. Мужчина, который так шепелявит в трубку, что я понимаю только половину, утверждает, что он и его жена вот уже десять лет подряд выпускают газету вдвоем и никогда не слышали ни о какой Йене. Я поправляю его: девушку зовут Лена, но он уже повесил трубку.
Пока я больше получаса названивал в разные газеты, я почти убедился в том, что Лена не журналистка. Она, конечно, может оказаться внештатной сотрудницей «Крембергер боте» или какой-нибудь другой крупной газеты, в чем я, однако, сильно сомневаюсь. То, что она ни с того ни с сего появилась в Вингродене и разыгрывает спектакль с поломкой машины, вряд ли связано с НЛО. Может, она вообще из налоговой инспекции и хочет прижучить Масловецки.
А может, она преступница в бегах и прячется у нас от своих преследователей. Возможно, она писательница, у которой творческий кризис… Нет, вряд ли бы она приехала за новыми историями в такую дыру. Но ведь что-то же она здесь забыла. В потайном отделе ее чемодана может быть спрятан план, средневековая карта с указанием местонахождения клада. Она разведала, где лежат тысячи золотых слитков, бесследно исчезнувших во время Второй мировой войны. Она хочет забрать из тайника то, что ее отец спрятал тут двадцать лет назад после ограбления банка.
Бред. У меня слишком буйное воображение. Лена сбежала из дома, у нее закончились деньги, и теперь она водит за нос Масловецки, чтобы какое-то время пожить в «Белой лошади». Скоро она исчезнет, не заплатив, и оставит нам на память свою груду металлолома, которую называет «Луизе».
Но что она искала в квартире Масловецки?
У меня кружится голова, и я решаю остановиться. Если я хочу узнать тайну Лены, мне придется спросить ее саму. Чтобы отвлечься, я тащу отбивающегося от меня Карла на веранду и играю с ним несколько партий в «Мемори». Мы пьем холодный чай, оставшийся с завтрака. По радио завывает музыка, правда, так тихо, что Карл заглушает ее своим сопением.
После третьей партии в «Мемори» звонит телефон. Масловецки сообщает мне, что связался с комиссаром и едет в город, чтобы забрать Йо-Йо. Я спрашиваю его о Лене, он говорит, что она взяла у него велосипед. Он еще раз просит меня прийти на поминки вечером, и я еще раз ему обещаю. Я желаю ему счастливого пути и кладу трубку.
Когда я выхожу на веранду, Карла уже нет за столом — теперь он стоит посреди поля. Я иду за его шляпой и направляюсь к нему. Он расставил руки в стороны, как полицейский, который регулировал движение на перекрестке и вдруг застыл неподвижно. Или как сумасшедший старик, разыгрывающий Иисуса. Корм для птиц он взял из стеклянной банки на одной из полок на веранде. Карл стоит с закрытыми глазами, но я знаю, что он слышит меня.
— Даю тебе полчаса, — говорю я, надевая на него шляпу.
— Спасибо, — благодарит Карл.
Я сажусь в мое плетеное кресло и читаю книгу про Африку. Осилив две страницы, откладываю ее в сторону, потому что голова все еще болит. Я отпиваю глоток чая, откидываюсь на спинку кресла, кладу ноги на стол и закрываю глаза. С закрытыми глазами лучше, хотя темнота напоминает мне прошлую ночь, ванную комнату и дверь, которой мне дали по башке. Я стараюсь не думать о Лене, но та часть моего мозга, которая хочет думать о ней, побеждает. Если сосредоточиться, я вижу ее. А если поднапрячься, то даже чувствую запах яблок и ванили, окружавший ее вчера сладким облаком.
— Эй?
Я щурюсь на свет и жалею, что не надел солнечные очки. Папа никогда не носил солнечных очков, даже в Африке. Ему хватало широких полей на шляпе, которые закрывали глаза от солнца. Ему наверняка было важно видеть цвета степи и саванны, цвет шкуры животных и неба четко и без искажений, а не через тонированные стекла очков. Или он хотел, чтобы люди и животные, которых он встречал, могли посмотреть ему в глаза. Я не спрашивал его.
— Кто-нибудь дома?
Я узнаю голос. Он звучит с другой стороны дома. Карл либо не слышит, либо не обращает на него внимания. По крайней мере, с места он не сдвинулся ни на миллиметр. Свет такой яркий, что очертания Карла растворяются в нем, словно в молочной дымке.
— Ах, вот ты где!
Лена катит велосипед Масловецки по газону и останавливается напротив веранды. Она снимает солнечные очки — по виду модные и дорогие, с узкими голубоватыми стеклами и оправой из матового серебристого металла.
— Привет!
— Привет, — отвечаю я, не вставая и стараясь не показать, что никак не ожидал ее появления здесь.
— Как дела?
Лена кладет велосипед не землю и убирает прядь волос с мокрого от пота лба.
— Да ничего, — говорю я, — голова болит.
— Да?
— Да.
Лена почесывает ногу. Она одета в кроссовки, бриджи цвета хаки и футболку с видом Вингродена, явно подарок Масловецки.
— Жарковато сегодня, да?
Я молчу. Беседы о погоде — самое бессмысленное, что можно придумать. Масловецки и компания могут часами говорить о том, почему изменился ветер, упала температура, а закат не красный, а фиолетовый. Когда они заводят такие речи за нашим столом в пивной, я сразу отключаюсь.
