Для иностранцев я искала приличные дома с красивыми садиками, а не безликие бетонные особняки, натыканные по всему городу. Я понимала, что нужно иностранцам, потому что и сама теперь была немного иностранкой.
Однажды я постучалась в один небольшой домик, рядом с которым раскинулся прекрасный сад с орхидеями и баньяном. В домике жил старик. Он даже не думал о том, чтобы сдавать свой дом, но мы разговорились. Он пригласил меня войти и угостил чаем.
Старик оказался человеком образованным и мудрым. Он много повидал и многое пережил на своем веку. Его философские рассуждения запали мне в сердце: «В Камбодже мы живем точно лягушки перед королем. Когда король приказывает, мы высовываем головы из болота и поем. По его же сигналу прячемся обратно в воду. Если же какая лягушка вздумает высунуть голову по собственной воле, король тут же отрубает ее мечом».
После этого он сделал такое признание: «Я многое повидал, через многое прошел и понял, что все бессмысленно. Пока человек молод, вот как вы, энергия из него так и хлещет. Вы хотите понять очень многое. Но все это ни к чему. Я боролся всю жизнь, но оказалось, что впустую. Вот теперь живу тихо один и дожидаюсь смерти. Главное, что необходимо человеку, — это покой и возможность ухаживать за собственным садом».
Я поняла этого старика и часто в мыслях возвращалась к его словам. Когда ты лягушка, действительно лучше не высовываться — сидишь тише воды, ниже травы и не пытаешься ничего изменить. Я это понимаю. Но я не думаю, что в силах изменить мир, я даже не замахиваюсь на такое. Я пытаюсь изменить жизни лишь тех, кто страдает у меня на глазах. Я хочу изменить всего-навсего жизнь одной маленькой девочки. И еще одной. И еще. Потому что если этого не сделаю, мне не будет покоя, я не смогу спать по ночам.
В августе 1996 года в столице Швеции прошла большая конференция, темой которой была сексуальная эксплуатация детей. Несколько журналистов написали о ситуации в Камбодже. После этого крупные международные организации заинтересовались нашими планами, а одно из подразделений ООН обещало помочь с финансированием.
Долго же они собирались. К тому времени у нас с Пьером жили уже несколько девушек. Одна была беременна, двоих сутенеры посадили на наркотики, еще одна нянчила двоих маленьких детей. Все они жили в одной комнате; мы с Пьером, а также Адана и Нинг ютились в другой. Если становилось слишком шумно, Пьер выходил в коридор на раскладушку.
Постоянные трудности и масса ежедневных проблем сделали Пьера раздражительным. Однажды после нескольких бессонных ночей он не выдержал и взорвался.
Он сказал, что это стало невыносимым и если я не придумаю ничего лучше, девчонок придется выставить на улицу. В отчаянии я пошла к Роберту. Тот переговорил с Джоном Андерсоном из британской благотворительной организации «Спасите детей», и вместе они решили предоставить нам временное помещение под приют.
Маленький деревянный домик на крошечном участке земли находился на северо-западе Пномпеня. Я не сразу поверила в такую удачу. Наконец-то нам будет где разместить несчастных детей и женщин, так нуждавшихся в убежище. Роберт дал нам шесть тысяч долларов в качестве стартового капитала из средств организации «Партнерство в целях развития Камбоджи».
Нам нужен был помощник, который жил бы в приюте, отвечал за его работу, за питание и все хозяйственные вопросы. Однако денег на зарплату такому человеку у нас не было. Но кто же согласится работать бесплатно? Я подумала о своей приемной матери. Ведь она умеет ухаживать за другими и, главное, понимает все проблемы тех девочек и молодых женщин, которые так нуждаются в заботе и участии. Ведь она тоже в юности познала эту сторону жизни, оказавшись в борделе. Я знала это, хотя мы никогда не разговаривали на эту тему.
И вот я отправилась в Тхлок Чхрой, чтобы переговорить с ней. Когда я рассказала матери обо всем, в глазах у нее стояли слезы. Она тут же молча начала складывать вещи. Отец удивился: он и не думал перебираться в Пномпень. Но согласился, чтобы жена поработала некоторое время в приюте.
Были у меня и другие новости. Один из клиентов агентства недвижимости, на которое я работала, попросил меня подыскать человека, который бы согласился жить у него, выполняя обязанности сторожа и охранника — многие в Пномпене нанимали прислугу с проживанием. Я предложила это место мужу Сопханны. Платили за работу восемьдесят долларов в месяц — деньги для бедствующей семьи совсем не лишние.
* * *
Так заработал наш приют — убежище, где девушки могли укрыться. Представлял он собой домик на сваях, в котором была всего одна комната. Все спали вместе, на тюфяках, прямо на полу. Гийом, друг Дитриха, отдал мне десять швейных машин, но ставить их было некуда. Пришлось разместить их под домом.
А швейные машины нужны были позарез. Моя приемная мать могла научить девушек готовить, но я понимала — они должны получить профессию более востребованную, чтобы обеспечить себе достойную жизнь. Хорошая портниха может заработать своим трудом неплохие деньги и при этом гордиться собой.
Но мне не под силу было оплачивать обучение девушек: профессиональные портные просили четыреста долларов в месяц за одну ученицу. Тогда я попросила Сопханну помочь мне в этом. Сопханна всегда шила, причем неплохо. Она согласилась, хотя и понимала, что я не могу платить ей зарплату. Сестре очень хотелось переехать в Пномпень: она узнала о том, что муж встречается с другими женщинами.
Я никогда не любила мужа сестры. Он жестоко обращался с Сопханной, не отличался сообразительностью да к тому же не любил работать. Пьер вечно насмехался над ним и придумал для него прозвище «Чего-чего?» — парень двух слов связать не мог.
Еще мы наняли женщину вести бухгалтерию. Она единственная из всех нас получала зарплату, хотя и совсем мизерную — пятьдесят долларов в месяц. У нас было достаточно денег, чтобы в течение нескольких месяцев платить за электричество, продукты и лечение. Очень долгое время медицинский уход оставался самой большой нашей статьей расходов.
Церемонию официального открытия мы устроили 8 марта 1997 года — в Международный женский день. К тому времени в приюте находилось уже десять девушек. Я очень волновалась. На церемонию я пригласила своего кумира и не была уверена, придет ли она. Мен Сам Он была главой государственного органа — Центральной комиссии по управлению, а еще активно работала в целом ряде женских организаций. Во время режима «красных кхмеров» она поддалась всеобщей пропаганде и, как и многие молодые люди, записалась в народную дружину, но потом сбежала в леса и примкнула к повстанцам, воевавшим против «красных кхмеров». Когда к власти пришли вьетнамцы, ей предложили пост в кабинете министров. В то время я жила в Тюпе, и в газетах мне иногда попадались ее фотографии: женщина небольшого роста, симпатичная, в камуфляже.
К моей радости, Мен Сам Он на церемонию приехала, сопровождаемая, как и полагается, помощниками и телохранителями. Несмотря на высокое положение, она оказалась очень простой в общении. Когда я произносила приветственную речь, то от волнения у меня перехватило дыхание и пересохло во рту. Выступление от этого получилось несколько скомканным, но я все равно могла собой гордиться. У меня было две мечты — открыть приют и встретиться с Мен Сам Он. Вышло так, что обе они осуществились.
