Книга Я росла во Флоренции - Элена Станканелли

"Видеть, что девять тысяч человек сидят без работы, и ничего не предпринимать? Не подстегивать любыми способами апатичное правительство, и знать не желающее о каждодневной драме девяти тысяч безработных, лишенных куска хлеба? "Нет денег" — все та же лицемерная и лживая формулировка; нет денег для бедных — вот полная и правдивая формула! "Мы бедная страна" — снова лицемерие; мы бедная страна для бедняков — вот верная формула! <…> Пусть меня арестуют, но я никогда не предам бедных, обездоленных, униженных <…> Дорогой Аминторе, ясно ли я выразился? Ты как министр внутренних дел не вселяешь в меня никакого страха и даже не вызываешь (прости!) особого уважения: власть в моих глазах — лишь защитница угнетенного от тех, на чьей стороне сила".

Это письмо Джорджо Ла Пиры к Аминторе Фанфани было написано в 1953 году, в наиболее острый момент переговоров о судьбе "Пиньоне". Мэру казалось, что правительство бездействует, не предпринимает мер против неминуемого кризиса, который разразился бы в городе в случае массовых увольнений. Ла Пира боролся, говорил о том, что готов сложить с себя полномочии мэра, если быть мэром — значит играть по тем правилам, которые для него неприемлемы. Выжидательная тактика была не в его характере, он резко обличал обман, возвышав голос, срываясь на крик, но в конце концов добился того, чего хотел. "Аджип" Энрико Маттеи учредил компанию совместно с прежними владельцами фабрики и выкупил производственные мощности. Рабочие места были спасены.

Корни его философии в высшей степени христианские. Ла Пира вытащил на свет Божий не самый известный раздел катехизиса[58], чтобы напомнить, что "лишение платы работников" — один из четырех грехов, которые взывают о мщении перед лицом Господа. Такой же, как умышленное убийство, противоестественный плотский грех (имеется и виду не гомосексуализм, а жестокость, педофилия, насилие, злоупотребления сильного в отношении слабого) и угнетение бедных.

Но его внимание к слабым и его упорное стремление вести политические переговоры на языке францисканцев вскоре превращают его в революционера, непримиримого и крайне неудобного для всех. Думаю, не случайно на втором этапе своей политической карьеры Ла Пира решил пропагандировать свои утопические идеи за пределами родной страны, занявшись международной политикой, вступив в великую битву за мир во всем мире. Ему не хотелось более принимать участие в межпартийных играх, в схватке между государством и гражданином. Как свидетельствуют длинные бурные послания, которыми он обменивался с Фанфани, всякая борьба для него отныне стала прежде всего борьбой против власти, а значит в каком-то смысле против себя самого. Против партии, против друзей. В какой-то момент он, видимо, от этого устал.

Он устал от борьбы, но не от бедных, униженных, "человеческих отрепьев", как он сам их называет, рассказывая о рождении так называемой "Республики святого Прокла". В 1934 году, задолго до вхождения в политику, Ла Пира и дон Бенси задались вопросом, как оказать материальную и духовную поддержку тем, кто обречен на крайнюю нищету? Тогда они и решили проводить по воскресеньям специально для них церковную службу и раздавать хлеб, молоко, одежду, но прежде всего выстраивать уважительные отношения с теми, кто всегда был изгоем; предоставить им место, где они могли бы встречаться друг с другом и где их готовы были выслушать. После мессы святого Прокла, рассказывает Ла Пира, они часто посылали письма папе — на простой бумаге, подписанные всеми присутствующими бедняками. Именно там, говорит Ла Пира, слушая их просьбы и жалобы, молодой преподаватель римского права выработал свое политическое кредо. И никогда не прекращал этого диалога, даже в годы, когда занимал государственные посты. До сих пор каждое воскресенье в церкви флорентийской Бадии служат мессу для бедняков.

Романо Биленки в книге под названием "Друзья" рисует такой портрет Ла Пиры:

"Я знал, что мэром он будет таким же, каким был человеком, — я был его другом много лет, мы познакомились в самом начале тридцатых во "Фронтеспицио"[59]— со своей верой, со своими страстями. Он вроде тех средневековых анархистов, что следовали лишь за Богом. "Капитал — это воровство" — так он начал свою речь в университете. Если он встречал директора банка — однажды я при этом присутствовал, — то говорил ему: "Иди сюда, вор, не будь ты вор, не был бы банкиром, дай мне сто миллионов для бедных". "Нельзя", — отвечал тот. "Как это нельзя? При фашизме ты, чтобы сохранить место, каждый год отстегивал денежки в пользу Опера Национале Балилла[60], а бедняки куда важнее и куда несчастнее молодых фашистят", — говорил Ла Пира. Разумеется, он был в прескверных отношениях с Конфиндустрией[61]".

На обложке сборника статей Ла Пиры, вышедшего в 1952 году во флорентийском издательстве "Lef", мы видим такой рисунок: человек стоит на коленях, он одет в пиджак и брюки, руки сцеплены в замок, тело слегка наклонено вперед. Черты лица довольно резкие, губы пухлые, как у африканца. Но главное — это его руки, большие, с узловатыми мозолистыми пальцами, которые с трудом переплетаются друг с другом.

По замыслу художника это, полагаю, один из тех самых бедняков, честных тружеников, что многие годы работали, имели кров, жену и детей, а потом опустились ниже уровня пристойной бедности. Такие начинают пить, их руки становятся непригодны для работы, опухают, деревенеют. Такими руками ничего не получается делать, их даже трудно сложить для молитвы.

Именно таковы постояльцы "Народной гостиницы". Наркоманы и алкоголики или бывшие наркоманы и алкоголики — люди, чьи руки уже никогда не смогут работать. Гостиница находится за церковью Кармине, между ними — удивительной красоты внутренний дворик. Здесь был монастырь, пока в 1804 году Наполеон его не закрыл, реквизировав имущество у Кармелитской конгрегации. Год спустя здесь устроили городской ночлежный дом.

Это квартал Сан-Фредиано на улице Делла-Кьеза, одной из немногих, сохранивших секрет старины. Здесь повсюду лавки мастеров, а на дверных табличках я не нахожу ни одного английского имени. Здесь все еще живут флорентийцы, сюда пока не подоспела новая смена богачей и иностранцев. Гостиница — классический образец городской архитектуры, монументальное здание, приспособленное под иные нужды. Лицей Микеланджело на улице Делла-Колонна, тот, где я училась, тоже когда-то был монастырем. Во Флоренции почти каждое современное учреждение располагается в плохо приспособленном для его функций помещении. Ведь все эти здания строились для немногочисленных семей в те времена, когда в городе не было так шумно, когда по улицам ездили повозки, запряженные лошадьми, когда никто никуда не торопился. В старинных комнатах компьютерный стол кажется причудливой инсталляцией эксцентричного художника, а пластиковый короб для электропроводки — чем-то сверхтехнологичным.