Трепеща от суеверного ужаса, все пали ниц на землю.
Лучи восходящего солнца осветили жилище Авраама, когда послышался сильный стук в парадные ворота.
То были два офицера гвардии с отрядом солдат, повсюду искавшие Мезу, которого Мернефта немедленно требовал к себе. При таком известии язвительная улыбка показалась на губах пророка, и, приказав нам ждать его возвращения, он ушел с двумя посланными фараона.
Прошло еще несколько часов тягостного ожидания. Наконец наш вождь возвратился. Лицо его пылало, глаза сверкали молнией, а голос прозвучал как колокол, когда он произнес следующие слова:
— Великий фараон Мернефта повелел мне собрать народ Иеговы и как можно скорее вывести его из Египта. До заката солнца мы должны оставить Танис. Выступайте же немедленно, держа путь на Рамзес, этот город я назначил сборным местом колен Израилевых. Но прежде чем разойдемся, воздадим хвалу Предвечному.
Он пал ниц, потом поднялся на колени и, воздев руки к небу, запел:
— Аллилуйя! Благодарим Тебя, Господи!
Собрание последовало его примеру и затем поспешно разошлось.
На улицах, по которым я возвращался домой, происходила величайшая суматоха. Глашатаи с длинными трубами громогласно объявляли решение фараона. Полицейские отряды расхаживали повсюду, чтобы предупреждать кровопролитные столкновения, угрожавшие вспыхнуть каждую минуту между египетским народом, обезумевшим от ярости и отчаяния, и евреями, которые со своими пожитками тесными толпами собирались на площадях. Назначенные Мезу начальники строили людей в отдельные колонны, из которых каждая направлялась к одним из городских ворот.
Мать встретила меня с тревожным любопытством и уведомила, что, согласно моим приказаниям, усыпленная Смарагда находилась в моей комнате.
Я объявил Кермозе, что не позже как через три часа мы должны выехать из дома, и с радостно бьющимся сердцем вошел в свой павильон. Наконец-то я находился уже у самой цели своих страстных желаний. Я готовился бежать с любимой женщиной, увозя ее и от презренного мужа, и от преданного возлюбленного; отныне она будет принадлежать только мне одному.
Войдя в комнату, я бросился к ложу, на котором лежала Смарагда, погруженная в такой глубокий сон, что походила на умершую. Кермоза одела ее в белое платье и украсила всеми драгоценными уборами, которые накупил Омифер для развлечения своей возлюбленной. Мне казалось, что никогда еще не была она так прекрасна. Наклонившись над ней, я осыпал поцелуями ее руки, губы и раздушенные косы. На этот раз она не могла оттолкнуть меня гневными словами или одним из тех жестоких взглядов, которые ядовитой стрелой вонзались мне в душу. Затем я взял приготовленную корзину, осторожно переложил в нее спящую, прикрыл ее до подбородка легким покрывалом и опустил крышку ящика, заключавшего в себе самое драгоценное мое сокровище.
Покончив с этим, я выкрасил себе лицо в более тёмный цвет и подвязал фальшивую бороду, чтоб не быть узнанным во время проезда по Египту, и два часа спустя, сидя на верблюде, на котором помещалась и Смарагда, покинул свой родной дом.
Мой маленький караван присоединился к одному еврейскому отряду, медленно направлявшемуся к ближайшему выходу из города.
Счастливы люди, что будущее от них скрыто! Если бы я знал тогда, что оно готовило мне, который ради обладания женщиной отрекся от своей родины, государя и отечества, быть может, я на то и не решился бы.
Не буду описывать первых минут путешествия и нашего выступления из Таниса сквозь толпу озлобленных египтян, из которых одни смотрели на нас с мрачным любопытством, другие с отчаянием ломали себе руки, третьи грозили нам кулаками и осыпали проклятьями.
Наконец мы достигли пустыни и могли спокойнее продолжать путь. Но ехать было тяжело в этих безводных равнинах, под жгучими лучами солнца и по накаленному песку.
Особенно томились женщины и дети. Начинались уже сожаления о привольном Египте, о хижинах, укрытых от солнца тенью пальм, о холодной воде источников, об освежительных купаньях в Ниле. Ропот доносился из разных групп людей, требовавших отдыха. Мезу разрешил народу суточную дневку, чтоб дать отдохнуть измученным людям и животным.
Я положил воспользоваться этой остановкой, чтоб вывести Смарагду из ее долгого усыпления и объяснить ей, что отныне участь ее решена безвозвратно: она должна любить меня и повсюду за мной следовать, так как никогда более не увидит Египта.
Я раскинул мою палатку рядом с шатром Кермозы, приказал развьючить верблюда, нагруженного коврами и мебелью, и убрать как можно лучше мое передвижное жилище.
Когда все было готово, я перенес Смарагду на подушки, покрытые тигровой кожей, и поставил возле нее на маленьком столике кубок вина и корзинку с плодами. Потом я потер ей виски возбуждающим снадобьем, бросил в жаровню с горячими угольями горсть ароматических трав и, покрывши плащом плетеный ящик, в котором вез Смарагду, уселся на него в ожидании ее пробуждения.
Сильная тревога томила мою душу. Как следовало мне отнестись к этой женщине, для которой я всем пожертвовал, при том столкновении, которое, несомненно, должно было произойти между нами? Характер мой склонял меня выказать суровость и непоколебимую твердость, чтобы подавить всякую попытку к сопротивлению, но рассудок советовал быть нежным и мягким, чтобы тронуть пленницу и возбудить в ней добрые чувства. В такой внутренней борьбе прошло несколько часов.
Лагерный шум, как рокот бурного моря раздававшийся вокруг моей палатки, мало-помалу затих, и все погрузилось в глубокую тишину. Маленькая алебастровая лампа, горевшая в углу палатки, бросала слабый мерцающий свет на ложе из подушек, фантастически озаряя белую одежду молодой женщины и драгоценные вещи на шее и руках спящей.
Пробуждение должно было наступить с минуты на минуту, потому что ночная свежесть и ароматный дым трав уничтожали оцепенение организма, произведенное наркотическим питьем.
Сердце мое усиленно билось. Как изумится Смарагда, очутившись посреди лагеря! Что она почувствует, видя себя в моей власти и убедившись, что принуждена теперь забыть Омифера и любить меня одного?
При этой мысли я вспомнил молодого египтянина. Конечно, он ищет теперь свою возлюбленную, и если догадается, кто ее похитил, то не бросится ли за нами в погоню? Рука моя судорожно ухватилась за ручку кинжала, заткнутого за поясом. О, если только он осмелится на это и догонит нас, то немедленно простится с жизнью.
Легкий звон золотых колец на шее и руках Смарагды возвратил меня к действительности! Я быстро откинулся в темный угол, чтобы молодая женщина не увидела меня в первую минуту, и стал следить за всеми ее движениями. Сначала на стене шатра образовалась ее тень; потом лампа осветила ее бледное лицо и большие черные глаза, удивленные и испуганные; наконец она встала и неверными шагами направилась к выходу.
«Ступай, иди, — думал я, — ты недалеко уйдешь».
Откинувши совершенно занавес, служивший вместо двери, Смарагда остановилась, пораженная неожиданным зрелищем.
