— Не сомневаюсь. Но дело в том, что все это совершенно незаконно. Знаешь ли ты, что, согласно финско му законодательству, ты нарушил запрет на охоту?
— Запрет на охоту?
— Случай редкий, но прецеденты были. В прошлом году в окрестностях Кухмо два мужика крюком вытащили медведя прямо из берлоги и держали его в клетке размером в два квадратных метра. Они использовали его для натаскивания охотничьих собак.
Я вижу, как лицо Ангела заливается краской.
— Но ведь у меня ничего подобного не происходит.
— Хорошо, если ты заставишь молчать своего приятеля, получившего по морде. Но если кто-нибудь узнает, что я был как-то связан с этим делом, меня вышибут с работы.
Ангел кивает, почти не глядя на меня, его глаза и уши так намертво прикованы к просыпающемуся троллю, что я испытываю раздражение, нет, настоящую ревность. И тут я вспоминаю:
— И вообще, ты должен знать, — говорю я, и мой тон заставляет Ангела прийти в себя, так холоден и резок мой голос. — Я не могу представить тебе научных доказательств, но мне кажется, что в твоей квартире полно феромонов.
— Феромонов?
— Это особые пахучие молекулы, выделяемые животными для оповещения об опасности, состоянии здоровья или об их функции в стае. Специфический запах оказывает манипулирующее, контролирующее и эротическое воздействие на других членов стаи. Твой тролль выделяет какие-то очень сильные феромоны.
Я тру глаза. Я так устал, так чертовски устал.
— На этих феромонах можно было бы нажить целое состояние, колоссальное состояние, но, к счастью, никто этого не понимает, даже ты.
Ангел смотрит на меня. Мои слова не проникают в его сознание. В его взгляде чувствуется угроза, я вижу перед собой десятилетнего мальчика, который восстает против воли взрослого — подбородок выставлен вперед, губы сжаты, уши глухи к любым аргументам.
У меня начинает работать воображение: я представляю себе целые ряды загонов для троллей где-нибудь в Эстерботнии, я вижу, как эти черные, гибкие, стремительно передвигающиеся по лесу существа теснятся в загородке для кур, изобретаю самые неприятные для них способы, с помощью которых из их желез можно извлечь все феромоны, вызывающие гомосексуальное влечение, закрываю за собой дверь и вдыхаю слабые запахи сырого лестничного камня и выдохшегося кофе.
АНГЕЛ
Когда я просыпаюсь, первая моя мысль: Песси! Слышу пыхтение и поскрипывание, поворачиваю голову: Песси сидит рядом. Впрочем, «сидит» — неточное слово. Он завязался узлом в позе современного танца, конечности вызывающе раскинуты в разные стороны. Он лижет одну из лап, подрагивая от удовольствия, и выглядит как бодрое, безмятежное существо; кажется, что вокруг него носятся в воздухе едва различимые отзвуки самозабвенно-удовлетворенного мурлыканья.
Песси протискивает свой маленький красный язычок между пальцев, переплетая красное и черное, совершая размеренные движения взад-вперед. Я почти рывком привлекаю его к груди, нарушая все данные самому себе обещания, глубоко, астматически хватаю воздух и тут же, отпустив Песси, выскакиваю из постели; руки и ноги у меня дрожат, когда я набираю номер Экке и, услышав его сонный голос, спрашиваю, можно ли мне прямо сейчас придти к нему.
В первое мгновение я не верю тому, что вижу в прихожей.
Можно подумать, что это кошмарное продолжение изощренного эротического сна.
На высоте метра от пола на белой, оклеенной тканью стене… рисунок.
Четкие линии, в которых при желании можно увидеть контур какой-то фигуры, — и снова в мозгу у меня тихо-тихо звенит звоночек.
Финские древности.
Наскальные рисунки.
Вчера, взволнованный и усталый, я забыл сделать уборку.
Фигура нарисована кровью Мартеса.
МАРТЕС
Кожа стала желтой от йода и так горит, что глазам больно. Раны по краям воспалились. Кусаясь и царапаясь, животное заносит в тело пострадавшего массу инородных микроорганизмов. Так сказала медсестра в травматологическом пункте, кроме того, она велела мне выяснить отношения с хозяином этой буйной собаки.
Я, конечно, выясню, но так, как сочту нужным. И когда сочту нужным. С максимальной выгодой для себя.
По моей щеке параллельно друг другу идут четыре красных царапины. На виске волосы пришлось выстричь, и образовавшаяся там дурацкая просека ужасно холодит. На это место пришлось наложить шов в восемь стежков.
АНГЕЛ
Два дня я держал Песси на привязи в кладовке на чердаке. Он был страшно подавлен, сидел с поджатыми ушами, и мне пришлось вернуть его в квартиру.
Если бы Мартес хотел что-то предпринять, он бы уже это сделал.
Почему я не щелкнул это «полароидом»?
Я прячу лакомство под одной из двух одинаковых пластмассовых мисок и быстро передвигаю их, запутывая свои движения так, чтобы Песси не успел понять, которая из них представляет для него интерес. И когда он, отказавшись от нелегкого выбора, пытается прочесть ответ на моем лице, а потом с быстротой молнии переворачивает обе миски, хватает добычу и уносит на подоконник, чтобы там насладиться ею, как ребенок мороженым, я думаю: кто же из нас двоих здесь дурак?
Я купил для Песси подарок — цветные мелки. Но ему явно не нравится их запах, он даже не прикасается к ним.
Интересно, насколько он все-таки сообразителен?
Почему раньше, когда он проливал кровь, он не разукрашивал кафель в ванной символами победы — ведь он мог бы в своей примитивистской манере изобразить резкими линиями морскую свинку или кого-нибудь еще.
Может быть, убийство и съедение мелкого грызуна — не такое значительное событие, чтобы складывать о нем песни и писать фрески? А защита собственной территории и ранение крупного врага — такое. Такое ли?
А может быть, это вообще не изображение, может быть, это просто следы лап и случайная мазня, которая представилась осмысленным рисунком только в моем грешном сознании и испорченном воображении?
Теперь стена в прихожей тщательно вымыта и сияет чистотой.
ПАЛОМИТА
Еще один удар — такой сильный, что я начинаю кашлять и все же стараюсь тихо запеть «Salve Regina»,[16]из которой помню только часть.
К Тебе обращаемся мы, дочери Евы, вздыхая, жалуясь и плача в этой обители слез.
Солнце. Я подумала: до чего хорошо, когда тепло. Наконец-то тепло. Я открыла окно, но на улице оказалось холоднее обычного.
Как глупо ждать.
Как глупо думать.
Признаюсь Господу Всемогущему и всем вам, что я много грешила словом и помышлением, делом и бездействием — я виновна, виновна, Господи, я виновна.
