Моравен вновь приподнял бровь.
— Но не теперь?
— После того, как вы так со мной обращались? С какой стати? Вы обесчестили их, меня и себя. Я доверял Мастеру Ятану, а он подсунул мне вас, шутника, развлекающегося с грязными блудницами и еще приплачивающего им, чтобы они измывались надо мной, выставляя напоказ свои мерзкие тела. Вы достойны уважения или должны быть достойны, но я не испытываю к вам ничего, кроме презрения!
Моравен сделал еще один глоток и поставил сосуд на землю.
— Может быть, остановишься?
— Замолчать? С какой стати? Вы спросили, нет ли у меня вопросов, так вот: они у меня есть. — Краска залила лицо Кираса. — Зачем вы заставили меня сторожить публичный дом? Какая из этого могла выйти польза? И зачем держали меня здесь, на могиле поэта, который ненавидел таких, как я?
— Хватит. Достаточно. — Моравен поднял правую руку. — Сядь.
Сталь в его голосе заставила Кираса подчиниться. Он опустился на колени, опустил голову и положил руки на бедра.
— Как скажете, Учитель.
Моравен опустился рядом с юношей и тихо проговорил:
— Я объясню тебе, какая в этом польза. Я испытывал тебя, и буду испытывать впредь. Это позволит мне лучше узнать тебя. А чем больше я знаю о тебе, тем лучше смогу указывать на твои ошибки. Только так мне удастся сделать из тебя настоящего серридина.
Он пододвинул кувшин ближе к Кирасу.
— Пей. Ты голоден и тебя мучает жажда. Но не торопись. Похлебка горячая.
— Да, Учитель.
— Позволь рассказать тебе, что я уже успел узнать, Кирас. — Моравен помолчал, глядя, как юноша отпил из кувшина и облизал губы. — У тебя донельзя романтические представления о жизни воина. Я почти не сомневаюсь, что тебе приходилось убивать — вероятней всего, грабителей и разбойников, нападавших на честных людей. Возможно, они даже заслуживали смерти. Ты считаешь себя наследником великих, героических традиций, восхваляемых в песнях, сагах и легендах, навеки запечатленных в скульптурах и на картинах. Ты знаком с книгами классических авторов Империи — Джонтса, Вирона Даннола, причем, последнего ты уважаешь больше, потому что он сам был серркаи. Ты придерживаешься Девяти Добродетелей, избегаешь Девяти Прегрешений, и намерен полностью пройти Восемьдесят Одно Испытание, положенное имперскому серркаи. Сколько ты уже прошел?
Кирас робко поднял глаза, но в словах его звучала гордость:
— Тридцать одно, Учитель.
Моравен улыбнулся.
— На это требуется больше года. И я прошел меньше.
Кирас едва не выронил кувшин.
— Что? Учитель!
Глаза Моравена сузились.
— Придержи язык. Он мешает слушать твоим ушам.
Он подождал, а затем продолжил:
— Ты был удивлен назначенными мной заданиями. Они были частью твоего обучения искусству воина. Они заключали в себе правила — и те, с которыми ты знаком, и те, о которых понятия не имеешь. Одновременно это были уроки. С уроками ты не справился, а вместо этого слепо следовал известным тебе правилам. Позволь, я объясню, что имею в виду. Ты знаешь определенные правила. Ты читал о них, и ты долго учился. Ты знаешь, что отвечаешь честью за выполнение приказов Учителя, и должен подчиняться беспрекословно. Прошлой ночью я велел тебе «стоять здесь на страже». Ты воспринял мои слова так, словно я приказал тебе ни на мгновение не сходить с одного-единственного места, несмотря на то, что тебе было холодно, ты выглядел смешным и ты был голоден.
Кирас пожал плечами, но промолчал. Моравен улыбнулся.
— Прекрасно. Ты голодал, хотя люди приносят сюда еду — в качестве подношений умершим. Здесь полно еды, а ты не притронулся ни к чему.
— Но, Учитель, это же подношения для умерших и богов! Взять что-нибудь из этого — это было бы…
— Было бы чем? Разве ты не видел, как звери, птицы и прочие живые твари приходят на могилы и поедают сладости и плоды?
— Да, разумеется, видел.
— Разве боги покарали их? Разве мертвые восстали из могил, чтобы защитить то, что принадлежит им? — Моравен понизил голос. — Жрецы Грийи нечасто отличаются худобой, хотя и служат богу Смерти. Ты что, полагаешь, что они сжигают все, что сюда приносят люди?
— Нет, но… Это неправильно.
— Прекрасно, Кирас. Это говорит в твою пользу. Ты согласен терпеть неудобства, если иначе придется поступиться своими принципами. — Моравен одобрительно кивнул и указал на кувшин. — Выпей еще похлебки. Так вот. Ты должен понимать, что в определенных обстоятельствах прежние, знакомые тебе правила могут и не годиться. Можно загладить почти любой неверный поступок. Если точнее, нельзя исправить только одно.
— Что именно? — Кирас прикрыл глаза; щеки его залил румянец. — Простите, Учитель. Я достоин ответа.
— Верно. Почему прошлой ночью я заставил тебя сидеть здесь, смотреть на далекие огни, прислушиваться к звукам Празднества? Все лежащие здесь когда-то тоже участвовали в общем веселье. Такие, как ты или я, могут лишать людей этой возможности.
— Простите меня, Учитель. Теперь я понял. А «Три Жемчужины»?
— Я надеялся, что это тоже очевидно. — Моравен вздохнул. — Там ты увидел страсть, которой подвластны все люди — без исключений. Каждой из Девяти Добродетелей соответствует одно из Девяти Прегрешений. Похоть — одно из них. В публичных домах она именуется вожделением и, таким образом, перестает быть прегрешением. Всех людей обуревают желания, которыми они либо могут, либо не могут управлять. И даже если удается держать себя в руках, то лишь непродолжительное время. Затем желания все равно одерживают верх. Ты продержался всю ночь, а ведь тебя никто не заставлял. Я сказал тебе — «оставайся здесь», ничего больше. Ты мог попросить о ночлеге — и получил бы в свое распоряжение отдельную комнату, где спокойно проспал бы до утра, как это сделал я.
Воин поднял указательный палец.
— В «Трех Жемчужинах» ты увидел, насколько сильным может быть желание. Я полагал, там ты поймешь, что на самом деле хотел сказать своими стихами Яор Диркси. Да, он действительно насмехался над воинами, но почему? Потому что боялся. Он и многие другие с ужасом ждали дня и часа, когда воины станут править миром, и того, что произойдет еще один Катаклизм. Многих военачальников и диктаторов останавливал острый язык Яора — они боялись насмешек над собой и думали дважды, прежде чем предпринять очередную попытку захватить власть. Я хотел показать тебе, что люди не остановятся почти ни перед чем, чтобы удовлетворить свою страсть. А страх смерти побуждает людей совершать самые разные поступки, в том числе и отважные. Все, что угодно — лишь бы остаться в живых. Не усвоив этих уроков, ты не научишься понимать людей. Не понимая людей, ты никогда не сможешь определить, достоин ли твой противник смерти, или ты должен оставить ему жизнь.
Лицо Кираса просветлело, он кивнул, соглашаясь.
