нести за это ответственность.
Привыкли, что такая невинная подлость в это время обычно остается без внимания командиров — но не сегодня и не у меня в полку! Я готовился к этому моменту: еще там, под Чонджу, Буденный проверил все винтовки. Владельцы тех, что не стреляли, были давно записаны и взяты на карандаш. И теперь, когда они пытались уйти, их аккуратно останавливали, выводили из толпы и возвращали назад. Каждого! И вот передо мной выстроились тридцать три человека, судьбу которых нужно было решить.
— Вячеслав Григорьевич, — на этот раз не выдержал Шереметев. — А вы уверены, что ваши люди остановили именно тех, кто, как вы сказали, не пошел в бой? И даже если так, то у вас нет права…
— Если бы мы взяли невиновных, разве бы их товарищи их не поддержали? Хоть одним словом? — ответил я вопросом на вопрос. — Но нет, остальные ушли, и, как лично мне показалось, большинство даже было довольно тем, что каждый получит по заслугам.
— И что вы хотите делать?
Я улыбнулся, а потом повернулся к собравшимся.
— Вы все знаете, почему вас остановили…
— Я не сбегал из боя, это ошибка! — один из наглых не выдержал и начал спорить. Не только наглый, но и глупый.
— Я тоже не сбегал, просто потерялся, а потом сражение уже кончилось! — а вот его товарищ оказался поумнее. Я постарался запомнить это лицо: вытянутое, с ранней лысиной и короткими черными усиками.
— Сбегать от боя, сбегать от ответственности — это не красит русского солдата, — я покачал головой. — Те, кому хватило смелости остаться и признать свою ошибку — вам я дам выбор, как именно вы будете ее искупать. Те же, кто попытался снова сбежать, такого выбора не получат.
— А что за выбор? — на этот раз голос подал один из первой группы. Наверно, самый молодой, казалось, ему не было еще и двадцати, и над губой красовались не усы, а еле заметный рыжий пушок.
— Все остальные будут заниматься чисткой отхожих мест до появления японцев. Потом пойдут в атаку в первых рядах, рискнут жизнью и кровью смоют свою ошибку. Вы же можете выбрать: только чистка нужников или же только отряд смертников. И не надо ничего говорить. Те, кто на туалеты — подходите к капитану Шульгину, он встроит вас в график. Те же, кто захочет проливать кровь, к капитану Хорунженкову, он займется подготовкой штурмовиков и будет рад так быстро откликнувшимся добровольцам.
Я замолчал в ожидании, и все решилось меньше чем за минуту. Вся первая девятка выбрала кровь — не подвели. Теперь бы натаскать их получше, чтобы пережили первый бой, и вообще хорошо будет.
— Ну, а остальных прямо сейчас — на нужники, — помахал я Шульгину, который начал строить беглецов. — И не жадничайте! Если остальным полкам будет нужна помощь с их дерьмом, предлагайте наших молодцов. Время до появления японца есть, пусть поработают!
Где-то через минуту все рядовые разошлись, и я повернулся к своим подполковникам. То, что они сегодня увидели, было ведь представлением не только для солдат. Я однажды стал свидетелем подобной сцены в будущем и вот решил повторить.
— Понимаете, почему я поступил именно так? — посмотрел я на Шереметева и Мелехова.
— Не верите в солдат, считаете, что они и в следующем бою тоже подведут, — Шереметев ответил с кривой усмешкой. — Разрешите начистоту?
— Разрешаю, — согласился я, немного растерявшись.
В будущем, когда Гера устраивал подобные разборки, ему никакие вопросы не задавали…
— Вы сейчас похожи на одного из генералов прошлого, которые считали, что солдаты — это просто пешки на поле боя, — сходу припечатал меня Шереметев. — Вам плевать на них как на людей, вы видите в них инструмент, который должен принести победу и ничего больше. Вот только наступил двадцатый век, люди уже не готовы жить как раньше! Возможно, вы еще не понимаете этого…
Да уж, совсем не на такое продолжение разговора я рассчитывал. С другой стороны, в словах столичного подполковника был смысл. Будущая революция, ожидания людей — можно ли это игнорировать?
— Знаете, что кричали солдаты на прошлой русско-турецкой, когда их бросали на пушки Плевны? Они кричали, что офицеры их предали! — неожиданно вместо меня заговорил Мелехов.
— Что вы имеете в виду? — Шереметев надменно поджал губу.
— Я имею в виду, что все эти свободы, о которых говорят в столицах, имеют смысл там, за полем боя. А здесь у нас важна только жизнь. Солдаты идут за офицерами, пока верят, что мы ведем их к победе. Пропадет эта вера, и мы даже роту в бой не поднимем. Так что правильно вы все делаете, Вячеслав Григорьевич. Пока рядом с вами враг бежит, ваша правда будет главнее. Солдаты поддержат, я поддержу, а вот дома, когда вернемся, там будет уже совсем другая история.
Слова Мелехова прозвучали одновременно как одобрение и как угроза, но ему удалось заставить задуматься и меня, и Шереметева. Впрочем, мы еще не договорили.
— Что ж, если все сказали, что хотели, я тоже закончу свою мысль, — продолжил я. — Почему провинившимся достались именно кровь и нужники? А тут все просто. Мы, все мы, до этого никогда не сражались вместе, и только сейчас создаем правила и традиции именно для нашего полка. То, что для людей должно быть важнее уставов и привычек, то, что должно засесть у них в головах… Бегство — это не хитрый маневр и смекалка, а предательство. Те, кто подставляют товарищей, будут заниматься дерьмом. А правильный способ вернуть доверие товарищей — это рискнуть ради них жизнью. Понимаете?
Вот теперь я закончил. Мелехову с Шереметевым добавилось, над чем поразмышлять, но это вовсе не значило, что у нас есть время только для этого. Да, мы немного помолчали, но только пока шли до нашей линии укреплений, которую осматривали и дорабатывали каждый день.
— Очень хорошо, — я оценил глубокие окопы, вырытые неровными линиями, чтобы резкие изгибы могли защитить от случайно залетевших снарядов. С сухим дном и укреплениями спереди это были даже не окопы, а стрелковые позиции, соединенные переходами.
— Вторую линию начнем на днях… — Мелехов принялся было докладывать, но я его остановил.
— А это что такое? — я указал на несколько мест, прикрытых тонкими бревнышками и присыпанных сверху гомеопатическим
