вытащили добычу из корзины и несли, передавая друг другу поочередно. Так победно пронесли свой трофей по главной улице села. Рыбина била нас по щиколотке, пачкала слизью бедра. А нам все было нипочем. Почтительная орава ребятни, повинуясь призыву беспроволочного телеграфа, росла за нами.
— Дяденька, дай потрогать… А де пиймалы? — неслось со всех сторон.
Старухи молча провожали нас взглядами, подходя к плетню.
Вакула, увидев эдакое богатство, засуетился:
— А не брешете? У Куриной ями? Не брешете? А хто вам сказав, шо там рыба е? — лихорадочно собираясь туда же, он продолжал зудеть. — Отродясь не чув, шоб в тий вонючце щонэбудь плавало. Иван! Иван! Ось подывысь. Колы хлопця треба, йо нэмае.
Самая большая рыбина года оказалась пойманной нами, приезжими горожанами. Скромно держать себя в тот вечер мы не могли. Выкатив грудь колесом, уселись на приступочки хаты, выставив себя на всеобщее обозрение. Тут же крутился довольный Подсолнух. В тот вечер, дожидаясь, когда жаром зашкворчит сковородка, когда Олена Корниевна накроет клеенкой стол и пригласит нас отведать жареного карпа, мы чувствовали себя Великими Охотниками, добывающими пищу для Племени.
Вакула-таки сбил с нас спесь. Когда в окнах уже начали загораться огни, он принес трех достаточно увесистых карпов. Но мы не расстроились. Сознание собственного величия притушило все низменные инстинкты. Тем более что в последний день каникул по-своему мы все же сквитались с Вакулой.
В лес мы ходили, но редко. Вакула был нашим проводником. Он знал места прекрасно. Но всякий раз выводил нас из равновесия своей манерой искать грибы. Вскакивал ни свет ни заря, будил нас и, подгоняя немилосердно, еще заспанных гнал по песчаной дороге. Лес подступал прямо к хатам, но Вакуле нужно было забраться поглубже к березовым рощицам. В них-то он и искал боровики. Прочешет одну рощицу — заглянет под каждый листик, ковырнет каждый бугорок — и шастъ к другой. Нюх на грибы у него был отменный. Да и глаз наметан. Искал он сноровисто, но уж больно везде успевал побывать первым. Завидев рощу, мчался к ней на всех парах, позабыв о своем возрасте. Осмотрит каждый кустик и поджидает нас. При виде свежего среза белого гриба заходился от злости.
— Обошел, супостат! А все пип, щоб вин сказывся.
Следы соперника чудились ему повсюду. Еще на подходе к заветным местам он всматривался в песчаную дорогу и, обнаружив след сапога, начинал стонать: «Вин, чертяка треклятый, йго сапоги. Дывысь, шельмец утик вперед. Знова Загребе соби усэ». По нашим подсчетам, чтобы успеть обойти Вакулу, священник должен был ночевать в лесу. Потому что раньше нашего соседа на селе не просыпалась ни одна душа.
А Вакулу не оставлял призрак попа.
— Слухайтэ, — несся он к нам с новой вестью. — Карпо сказывал, що у нэдилю пип четыреста билых знайшов. Цеж вин, гад, що робыть. А що я насушу?»
В это утро мы ушли без него. Пробрались огородами, так, чтобы не проходить мимо его окон. Пошли трое. Таня предложила идти наугад — напрямик. Едва вступили под лесной полог, наткнулись на семейку боровиков. Они выставили из хвои свои округлые коричневые шапки. Их даже рвать было жалко. Стой да любуйся. Один из пузанов устроился под развесистой еловой лапой, дружная компания других вылезла на мшистую поляну.
Нас поначалу удивило, что они росли не в березняке, а на подстилке из сосновых иголок. Тут ни сам Вакула, ни кто другой обычно белых не искал. Маслята — да. На худой конец — сыроежки. Но считалось, что боровикам здесь неуютно. Подумали — случайно. Но чуть прошли — попались белые еще и еще. Охваченные азартом, мы, вопреки привычным канонам, лезли теперь в молодые посадки, поднимали каждую ветку и собирали обильный урожай. В березовых же рощах стояла сушь, и если и попадался один-другой белый, то неказистые и маленькие.
Когда солнце было в зените, решили заканчивать. Таня разложила тут же на травке нехитрое угощение. Перекусили лежа на траве. Торопиться обратно не хотелось. Перебирали грибы.
Увлеклись, убаюканные монотонным переговором верхушек сосен. Вдруг на землю упало несколько капель дождя, а вслед за ними жгуты ливня принялись хлестать стонущий лес. Вокруг нас все ходило ходуном. Гром рокотал басами, с треском разрывали темень туч ослепительные копья молний. Вмиг вымокшие, боялись прятаться под деревьями. Колея, по которой мы брели превратилась в мутный поток.
Тишина наступает вдруг, она берет нас в кольцо. А на темном фоне неба когти молний все еще рвут зловещие тучи. Мы уже не идем, стоим, потерянные, не зная, сколько все это может продолжаться.
Гроза кончилась так же внезапно: тучи уползли за Днепр. Густой пар, клубясь, поднимался от земли.
Буря наделала в селе хлопот: разметала копны, взлохматила соломенные крыши, положила пшеницу. Вакула не убрал с крыши сохнущую вишню, и она превратилась в кисель. Но ничто его так не расстроило, как наша лесная добыча. Он так до сих пор и думает, что мы напали на потаенное место и ничего ему про то не сказали.
Уезжали на следующий день. Можно было добраться до Киева «Ракетой» на подводных крыльях. Но я уговорил Таню и Сергея Андреевича взять билет на колесный пароход. Он, громадный, многопалубный, заходил на все пристани, подолгу простаивал там. Тут же на берегу нам предлагали на выбор самый ходовой по времени товар: вареную в початках кукурузу, яблоки, мед. Мне нравилось слушать мерное шлепанье колеса, по капельке расставаясь с летом.
Неудобный партнер
Чемпионской напыщенности не обретаю, хоть лопни. Медаль засунута в дальний угол письменного стола. Вынимаю ее оттуда лишь в торжественных случаях. Чувства удовлетворения нет. Его не создают и тренерские нотации. При случае он напоминает мне кавказскую пословицу: «Один сын — не сын. Два — полсына, три сына — сын». А это значит: единожды став чемпионом — ты еще не чемпион, необходимо выиграть это звание во второй раз, а лучше — трижды подряд. Тогда сам себе докажешь, что умеешь бороться. Сергей Андреевич верен себе. Спустя некоторое время понимаю, что тренер оказался прав. Он выдерживал меня, сознательно культивировал чувство неудовлетворенности, жажду достижения очередной победы.
