щеки. Таня, посмеиваясь, приговаривает:
— Такое даже в парижском ресторане «Максим» не подавали.
— Действительно, не дадут ни за какие деньги.
Хотя сам я в жизни не бывал в знаменитом парижском ресторане, но подыгрываю жене искренне, веря, что отведать вот такого, выпеченного в печи хлеба можно только у Галабурдыхи.
…Шла последняя неделя отдыха. Мы только что сели завтракать.
— Хозяйка! Постояльца пустишь? — в калитке, довольный произведенным эффектом, стоял Преображенский. — Смотрю, разнежились в холодке. Такое время — и впустую. Дед, а ну-ка давай тащи бредень.
Вакула, чуявший гостей за версту, крутился у плетня, ожидая чего угодно — выпивки, новых обстоятельных разговоров о политике, — остановился огорошенный.
— Та его у менэ немае, — нерешительно ответил он.
— Знаем, — решительно прервал его тренер. — В кладовке небось в уголочке держишь.
Желание отведать свеженькой рыбки вывело Вакулу из состояния прострации. Он добренько засеменил к себе. Вакула принес бредень и окликнул внука:
— Иван. Дэ ты? Злизай з шелковици зараз. Пиды, допомоги дядкам.
С бреднем мы потом не расставались. Ловили карасей. В тех ямах, залитых водою, которые мы процеживали, ловить считалось делом несерьезным. Иван — Подсолнух — придерживался другого мнения. И мы ему не перечили. Он, как человек самостоятельный, приспособил для лова корзину из ивовых прутьев. Эти верши малец тихонько подводил под затопленный куст и ногами топал по корневищу. Ошалевшая от жары рыба, стоявшая в таких тенистых уголках, шарахалась врассыпную, сдуру попадая частенько в корзину. У Подсолнуха сбоку болталась холщовая сумка. В нее он складывал свой улов. Наши «конкурирующие организации» никогда не конфликтовали. А набродившись до одури по болотам, мы часто устраивали совместные обеды. Иван угощал нас яблоками, помидорами и огурцами, мы же поставляли кофе, колбасу и конфеты. Наши собеседования, как правило, протекали в дружеской атмосфере. После трех секретных приемов, джиу-джитсу, показанных тренером, Подсолнух готов был ехать за ним хоть на край света.
Не знаю, чем нас так привлек бредень. Скорее всего не сказочностью улова, а тем, что в погоне за одним-единственным слитком живого золота величиною в ладонь мы делали по пять-шесть заходов. Тина набивалась в кошель, и на берег мы вытягивали водоросли тоннами. Уважающие себя рыбаки смотрели на нас с подозрением: этакий труд ради нескольких разнесчастных рыбешек. А мы, протралив одно озерцо, шагали к другому, третьему. И, вымазанные грязью, по макушку в чешуе, млели от удовольствия. Плечи покрылись бронзовым загаром. Когда мы уставали, то валились на песок и, разморенные жарой, словно крокодилы, лениво сползали с берега в воду. Вечером Таня заливала сковородку сметаной, и наши медные красавцы подавались на стол распаренными, благоухающими.
Вакула проявлял необычное стеснение и начинал крутить.
— Карась оно, конечно, видминно, — отдав дань кулинарному искусству Тани, тянул Вакула — А судак та короп мають инший смак, дуже гарный.
— Так за ними же в Днепр лезть надо, а там запрещено? — наивно вопрошал его тренер.
— Да я ничего, я тильки так гутарю, — отнекивался хозяин бредня. И быстро переводил разговор на иную тему: — Сеточку-то, сеточку не порвали, высушили? Пойду подывлюсь.
Иван рассказал нам по секрету про Куриную яму, но идти с нами наотрез отказался. Сказал, что если дед узнает… И хотя рыжий хлопец не очень-то боялся Вакулы, но, почесав икры, искусанные комарами, протянул:
— Крапивой дед будет жалиться.
Обычно свою дневную норму — пару десятков увесистых карасей — мы набирали чуть ли не под боком у села. А к Куриной яме надо было топать и топать. Решили идти без остановок.
Добравшись до ямы, расстроенные приуныли: старый развалившийся курятник неимоверной длины доживал свой век на берегу пруда размером с воронку от авиабомбы. Ветхий сарай использовался, видимо, как летняя петушиная резиденция. На его крыше были такие щели, что в знойную погоду прохладой там и не пахло. Птичье войско исправно выщипало все вокруг, и местность напоминала вытоптанный плац. Вода в пруду приобрела густой цвет опала. От одного ее вида — бр-р-р — мурашки бежали по коже. Мы уже собирались уходить, но, на наше несчастье, успели вытащить из корзины бредень. Это-то и решило исход дела.
— Ой, девоньки, гляди-ко! Кто к нам пожаловал. Никак рыбаки заявились. Сейчас из пруда утопших курей будут таскать, — подхватил женский голос.
Мы с Сергеем Андреевичем оглянулись как по команде.
Птичницы озорно улыбались.
— Да тут одни жабы, — съязвила та, что была повыше и постарше.
— Чего уставился? Раздевайся, по глубинке пойдешь, — бросил мне тренер. — Заход сделаем, не зря же тащились! Неужели Иван нас разыграл?
Женщины не оставляли нас в покое. Они отвели душу особенно в тот момент, когда я, зайдя на глубину, тащил свое крыло бредня, держа над водою лишь нос, еле доставая пальцами ног противное, в иле, дно. Именно в этот момент перо — а их на поверхности пруда плавало что листьев на озере осенью — причалило к моему носу, пух забил ноздри. Сеть отпускать было нельзя, иначе весь заход пошел бы насмарку. Мое лицо начало наливаться кровью, багроветь. Оценив ситуацию, птичницы залились смехом. Преображенский, сообразив в чем дело, сам давясь от смеха, прокричал:
— Давай заворачивай к берегу! Чего народ тешить!
Меня не надо было уговаривать. Но едва я вышел из воды по ключицы, как спокойная гладь пруда, недвижимая до того особенно в окаймленных поплавками границах нашей сети, начала кипеть. И чем ближе мы подходили к берегу, тем суматошнее что-то бурлило и клокотало внутри.
Из воды начали выскакивать серебристые сигары. Они ударялись в голени, грудь, застревали в ячейках бредня. Мы выволокли его на берег и увидели, что мотня набита массой щурят, в середине которой упруго выгибалась здоровая, одетая в кольчугу зеркальной чешуи рыбина.
Когда утихли первые восторги, мы прикинули ее вес. Согласились, что в карпе пуд, не меньше, хотя отчетливо сознавали, что привираем ровно наполовину. Но, чувствуя себя после такой удачи настоящими рыбаками, мы делали это с профессиональной убежденностью.
Нам хватило карпа. Все щучье достояние мы отдали птичницам. Они отнекивались, но наконец вняли уговорам. Гордые удачей, мы не держали на них зла.
Карпа несли в корзине до села, а потом
