моего лица, а мой язык движется по десне, чтобы прощупать свежую дырку.
– Ничо такого. – Ленн осматривает вырванный зуб, который все еще держит в плоскогубцах, разглядывая его нечеловечески длинные корни.
– Так, теперь второй.
Я сглатываю, чувствуя, как моя кровь течет по горлу. Но часть боли испарилась.
– Открой! – кричит Ленн.
Его рука снова на моем лице, вдавливает мою голову в шею. Металлические зубцы плоскогубцев скребут по моим зубам, а затем разжимаются. Боль проникает в меня из зуба, моего нешатающегося зуба. Ленн захватывает его, надавливает на мое лицо и тянет.
Господи, боль просто невыносима.
Мой позвоночник сжимается под ладонью этого человека.
Я плачу.
Ленн снова берет меня за лицо, хватает щипцы и дергает зуб вверх, выкручивая его, а мое зрение расплывается по краям. Я хочу, чтобы это прекратилось.
Хуонг плачет. Во рту все больше крови, Ленн раскрывает плоскогубцы, захватывает зуб и расшатывает его вперед-назад, а я закрываю рот, потому что боль слишком сильна, чтобы ее терпеть. Он вытаскивает плоскогубцы и разжимает мне челюсть.
– Не валяй дурака, почти все уже. На проглоти.
Что-то касается моего языка. Я сглатываю и осколки таблеток царапают пищевод. Я снова глотаю и чувствую еще больше крови. На вкус она теплая, отдает металлом. Ленн хватает зуб плоскогубцами, я смотрю ему в глаза, эти водянистые серо-голубые глаза, а он тянет и тянет мой зуб. Слышу, как плачет Хуонг, а затем у меня в глазах темнеет. Он останавливается. Хватаюсь за стул подо мной, он дергает мой зуб, что-то говорит, но я не слышу. Я слышу стук. Ленн тужится с плоскогубцами, и вдруг все проваливается во тьму.
Глава 15
Мои веки открываются.
Я моргаю и прочищаю глаза.
Я шевелю челюстью, боль уходит; теперь у меня болит только лицо и десны. Глубокая боль, боль в костях, нервах и челюсти, закончилась.
Я сажусь. Где она?
Оглядываю маленькую спальню. Как я сюда попала? Перебираюсь на край кровати и встаю. Мне сложно удерживать равновесие.
– Ленн, – зову его, заглядывая к нему в спальню. Никого.
Я держусь за перила и спускаюсь по лестнице; моя правая нога болтается в воздухе, когда я спрыгиваю вниз.
Хуонг плачет, она чувствует меня. Я прохожу на кухню, а малышка, как и прежде, лежит на диване, обложенная подушками. Она кричит на меня, и я чувствую, как теплое молоко стекает по моему животу, а рубашка становится мокрой. Я подхожу к ней, целую ее в лоб и прижимаю к груди. Она безумно хочет молока, кричит, причмокивает губами. Дочка прижимается ко мне и начинает кушать.
Но крики не прекращаются.
– Помогите!
Я вскакиваю с места, держа Хуонг у груди.
– Что? – удивленно спрашиваю я. Может, это таблетки? – Кто это сказал?
Входная дверь открывается, и в дом заходит Ленн с двумя пакетами из «Спара». Он ставит их на сосновый стол. Два моих зуба лежат на окровавленной салфетке рядом с пакетами.
– Ш-ш-ш, – говорю я. – Слушай!
Но голос затих.
Может, это все же таблетки, но мне кажется, я что-то слышала. Чей-то голос. Кто-то звал на помощь.
– Чего? – спрашивает Ленн, роясь в пакете. – А ну сядь, – приказывает он.
Я сажусь обратно на диван и слышу чьи-то всхлипы, чей-то плач.
– Я это часто делать не буду, так что не вздумай привыкать, на вот тебе, держи.
Он садится в свое кресло. Всхлипы не затихают, словно работает телевизор в другой комнате. Но телевизор здесь, в этой комнате, и он закрыт в шкафу в углу. Ленн протягивает мне какую-то коробочку в своей грубой руке.
Маленькая баночка вазелина.
– Для детеныша.
У меня на глазах выступают слезы. Это самое лучшее, что я видела в жизни.
– Спасибо, – благодарю его.
Я пытаюсь отнять Хуонг от груди и намазать ее вазелином, но она не дается. Малышка умирает с голода.
– Сколько я спала? – спрашиваю его.
– Откуда я знаю, часов двенадцать или около того. Я не думал, что уже проснулась.
Двенадцать часов…
– Но как же Мэри?
Ленн улыбается и касается пальцем своей головы.
– Ну я ж принес ее к тебе, так? Прям к тебе принес и к соску приложил, штоб Мэри поела, каждые пару часов или около того так делал. Ты все в отключке была, как убитая. С детенышем все в порядке, мы с ней хорошо сработали, Мэри и я.
Я смотрю вниз. Глаза Хуонг плотно закрыты, ресницы слиплись, их кончики почти касаются моей кожи. Я прослеживаю пульс на ее идеальной шее. Все это время ты была с ним? И я проспала? Все это время?
– Я, наверное, от таблетки отключилась.
– Не без этого, да и зубы у тебя, как у лошди. Никогда таких не видел, в два раза длиньше моих и матери. Я чуть не грохнулся, пока вытаскивал второй зуб.
Я снова слышу всхлипы. Откуда? Из ванной? Сверху?
– Ленн, ты слышишь?
– Жрать хочешь? – спрашивает он.
Я киваю.
Я замечаю на его шее красную царапину.
– Щас я тебе бутерброд с сыром и ветчиной сделаю, и мы поговорим.
Заканчиваю кормить малышку, кладу ее на диван и снимаю подгузник. Давно пора. Я достаю бумажные полотенца и миску с водой, которую держу под диваном, подмываю дочку и складываю использованные полотенца в пакет из «Спара». Старая грязь уже засохла. Мне приходится смачивать ее и соскабливать, но как бы нежно я это ни делала, Хуонг кричит и вопит. Раздраженная кожа. Кровь.
– Я знаю, крошечка, – успокаиваю Хуонг. – Я знаю. Прости меня, пожалуйста. Уже почти все. Теперь у нас есть крем, и скоро ты поправишься, я обещаю.
Я смачиваю бумажное полотенце. За криками Хуонг я уже не слышу чьих-то всхлипываний. Лицо малышки покраснело. Она плачет, слезы брызжут, а те, что оседают на ее щеках, дрожат.
Мой инстинкт подсказывает щедро намазать ее попу вазелином, искупать в нем. Я читаю этикетку, но она мне мало о чем говорит. Беру указательный палец, зачерпываю немного густого, гладкого геля и наношу его на раны моей дочери. Я осторожна. Я не хочу втирать его слишком сильно или причинять ей еще больше боли, я и так уже достаточно натворила. Намазываю самые крупные участки сыпи, засохшую кровь, волдыри и заворачиваю Хуонг в новый подгузник. Я обнимаю ее, и она мгновенно засыпает в моих объятиях. Я чувствую, как ей полегчало. Сижу с ней, а всхлипывания все еще раздаются где-то рядом.
Когда Хуонг глубоко засыпает, ее веки дрожат, я встаю, подхожу к раковине и мою руки.
– Умоляю,
