Это наши позы, приукрашивание, иногда даже маскировка. Это призыв к нежности. Этот внешний, надстроенный, избранный запах никогда не сможет стать частью сущностной формулы человека, как невозможно укусить написанное слово «яблоко».
Личные пахучие вещества циркулируют по нашему организму, как кровь, вот только у нее есть определенные пути, вне которых она не может обращаться, и этот ток можно наблюдать, а движение запаха уловить невозможно. Обновление крови — известный процесс, на него даже можно влиять, тогда как круговорот запаха и создается, и уничтожается, в основном, вне нашей досягаемости. Все чувства, большая часть ощущений, а также многие другие посылы, принимаемые через органы чувств, находятся под огромным влиянием круговорота запахов в нашем теле, но они, как видите, не поддаются нашему контролю. Любовь, например, это тончайшее чувство, есть не что иное, как благоприятное взаимное воздействие двух различных формул запаха, но не в нашей власти узнать ни точное соотношение частиц, ни качество компонентов, участвующих в нем.
Точно так же нам неизвестны вещества, нарушающие это совпадение. То же самое с чувством неприязни, а в известной мере и грусти, и радости, да и страха. Будущая наука о запахах, может быть, когда-нибудь ответит на вопрос, почему какой-то человек нравится нам с первого взгляда, а какой-то нет, а также как на это можно воздействовать.
Запах — это существенное, но и очень грозное человеческое свойство.
Столько вещей в нашей жизни зависит от него, а мы так мало о нем знаем. Науке о запахах еще только предстоит принять на себя руководство, в скором будущем. Пока что мы говорим о запахе, как о сфере удовольствия. Опасная это сфера, дорогая моя госпожа. Кто знает, чем мы играем…
Переводя последние фразы, Милан все время наблюдал, как Геда жадно пьет воду, а руку, которой он держит стакан, сотрясает мелкая дрожь. Тесса вслух подтвердила его мысль об опасной игрушке. Действительно, сказала она, мы этого даже не осознаем… И все замолчали.
Ох, что-то я разболтался, внезапно встрепенулся Гедеон. Наверняка я вас сильно утомил. Ольга выгонит меня из дома. Она уже несколько раз появлялась в дверях, чтобы спасти вас от меня и отвести на стаканчик вина и пирожное. Пожалуйста. Несмотря на то, что эти несколько предложений он сказал по-английски, никто не сдвинулся с места. Все молчали и смотрели каждый в свою сторону. Милану это их сидение напомнило картины Рембрандта. Наступил вечер, они сидели в полумраке. Только слабый свет из библиотеки, который оставил Геда, когда ходил за журналом, сейчас отражался от стекла полки и падал точно на половину его лица, потом слегка касался руки Тессы, и немножко поблескивали очки Томаса. Выглядело, как на полотне старого мастера: некий просветленный адепт наставляет новичков. В определенном смысле, так оно и было. Ольга их тихонечко позвала: Проходите, пожалуйста.
Они не пошли в гостиную пить чай. Извинились, им надо было спешить. У обоих уже были договоренности на вечер. Пока они в сопровождении Геды и Ольги пробирались по коридору к выходу, послышались звуки скрипки. Это папа играет, сказала Ольга. Он думал, что вы сейчас, после коллекции, ненадолго зайдете к нему. Весь день спрашивал о вашем приходе. Два раза просил меня вас позвать. Томас передал ему привет. Он не забыл ни о данном ему обещании, ни об отличном инструменте, который в тот вечер держал в руках. Пообещал, что уже в начале следующей недели сообщит о времени визита и придет, на этот раз только к профессору, хотя, если это не помешает Гедеону, он бы очень хотел еще раз осмотреть, а также, если это возможно, и понюхать какое-нибудь из этих чудес на полках. Тот его сердечно пригласил: С удовольствием, сказал Томас.
Тесса отправилась в театр на балет «Коппелия». Ее сопровождал Владо Летич. Судя по овациям, которыми публика встречала и провожала исполнителей, постановка, должно быть, была великолепна, но Тесса и Владо едва успевали увидеть хоть что-то из того, что происходило на сцене. Она, не умолкая говорила о запахах. Несколько раз повторила выражение Геды: послание давно увядшего цветка, на что Владо сказал, это совсем как у Шелли.
Томас и Милан тот вечер провели у молодого историка литературы, много знающего и доброжелательно настроенного. Они с Томасом должны были изучить какой-то давний перевод труда Досифея «Жизнь»[21] на румынский, сделанный одним из его современников, известным Димитрием Цикиндялу, священником из Ваната.
Томаса интересовал не сам перевод, а пространное предисловие-комментарий, вышедший из-под пера переводчика, на который обратил внимание молодой ученый, утверждая, что речь идет о ярчайшем примере полемического жанра, в котором переводчик подробно анализирует и яростно защищает принципы Досифея, и в пух и прах разносит его оппонентов искусным опровержением их мнений. Милану не потребовалось много времени, чтобы понять, что этот вечер станет пустой тратой времени, несмотря на упорные попытки Томаса этого избежать.
Ни англичанин не мог понять острые моменты дискуссии, скрытые в потоке мелких местных аллюзий, да и вообще невозможно было вычленить какой-либо смысл из путаных поповских причитаний, ни, по правде говоря, молодой ученый не знал достаточно хорошо румынский, чтобы как следует им все это растолковать.
Для Милана это «убийственное» глаголание восемнадцатого века, после послеполуденных впечатлений у Геды, звучало непонятно и далеко, как эскимосское пение. Он не скрывал своего неудовольствия. Поторапливал Томаса, причем даже не вполне вежливо, а коллеге точно так же напоминал, чтобы не засыпал их таким количеством имен и дат, ведь англичанин приехал сюда не из Скотланд-Ярда. Несчастный историк совсем сконфузился. По его мнению, материал был огромной важности. Он частил, как заведенный, какими-то сведениями о пресловутом Цикиндялу, раскрасневшись от возбуждения, подчеркивая каждый раз, что то, о чем он сейчас скажет, очень интересно. Милан никогда не слышал ничего более скучного. И где только нашел того попа, перебивал он его. Вот ведь куда заводят благие намерения. Визит, к счастью, закончился довольно рано. К тому времени, когда Тесса и Владо вернулись из театра, полные впечатлений об ароматах, они уже поужинали.
Если бы Томас только знал, с каким нетерпением ждал его профессор Волни, он создал бы себе великое наследие (любимое выражение профессора), если бы зашел к нему тем вечером, и, вместо бесплодных дискуссий о замшелом Цикиндялу, сыграл с ним концерт Баха для двух скрипок, как он предвкушал, но, увы, напрасно. Все было готово. Оделся он еще до полудня. Подготовил инструменты, ноты, два пульта, даже платки, на случай, если тот забудет. Для угощения: сэндвичи, вино и рулет с
