— произношу я.
И крепко целую его в губы.
Глава 49
Моя грудь прижата к его груди. Наше дыхание почти синхронно.
Но вот моя рука... она пытается нащупать пистолет у него в штанах. Он даже этого не замечает или делает вид, что не замечает, потому что мне удаётся схватиться за рукоять, а потом и вытащить пистолет из кобуры.
Я отрываюсь от его губ, направляя дуло к его груди и спрыгивая с колен. Губы у Гая в моей помаде, слегка опухли от поцелуя, а глаза говорят за него, как он разочарован.
— Нравится? — спрашиваю я. Пистолет тяжёлый, и я думаю, как бы мне его не уронить случайно. — Нравится, когда кто-то направляет на тебя оружие?
— Ты думаешь, никто раньше не направлял на меня оружие? — говорит он, всё так же сидя на своём месте. Его совершенно не пугает перспектива быть застреленным.
— У них были свои причины. А у меня свои. И они у меня гораздо-гораздо серьёзнее.
Гай издаёт смешок. Я выгибаю бровь в вопросе, поражаясь тому, что он остаётся непоколебим даже тогда, когда понимает, что я никогда не стреляла. В любую секунду от неумения владеть пистолетом, я могу случайно выстрелить в него, даже если этого не захочу.
Он говорит, словно ловко пробираясь мне в голову и читая мысли:
— Ты не выстрелишь в меня.
— Ты так в этом уверен?
Он кивает и встаёт, направляясь ко мне. У меня дрожат руки и пальцы на спусковом крючке, ноги сами по себе шагают назад, уводя меня подальше от него. Сердце бешено стучится. По спине ползёт страх.
— Не подходи! — шиплю я. — Я выстрелю!
— И чего ты этим добьёшься, моя милая Каталина? — На его губах снова появляется мягкая улыбка. Словно сейчас я рассказываю ему милую историю, а не пытаюсь пристрелить.
— Того, что ты исчезнешь из моей жизни.
— А разве ты этого хочешь?
— Да! Больше всего на свете!
Как же бессовестно и много ты врёшь, лгунья, смеётся надо мной мой внутренний голос.
Гай подходит настолько близко, что пистолет уже упирается ему в грудь, прижимаясь дулом к чёрной рубашке. У меня перехватывает дыхание. Он действительно бесстрашен.
— Тогда стреляй, — произносит он.
У меня пересыхает во рту. Я смотрю на него, подняв глаза, почти в ужасе.
— Стреляй в меня до тех пор, пока тебе не станет легче, — добавляет Гай, положив ладони на пистолет и будто сильнее прижимая его к своей груди. — Я готов отдать такую жертву, чтобы в твоей душе наконец воцарился покой.
Он спятил. Он просто сумасшедший. Он...
Дверь внезапно открывается, и я резко поворачиваю голову и вижу Нейта, держащего в одной руке открытую пачку чипсов, а в другой — комплект постельного белья.
Гай выхватывает пистолет из моих рук так быстро и так ловко, что я даже не успеваю сделать вдох, широко выпучив глаза. Он возвращает пистолет на своё место, а потом касается моего подбородка пальцем, говоря:
— Оружие детям не игрушка. Впредь, будь добра, не бери его без моего разрешения.
Нейт присвистывает, жуя чипсы во рту. Его совершенно не смущает увиденное. Он лишь бросает комплект на диван, а сам начинает:
— Чувак, мы как раз по дороге в магаз с Зайдом спорили, насколько её хватит до того, как она попытается тебя грохнуть. — А потом с гулким смехом добавляет: — Я выиграл, получается! Теперь он должен мне пять баксов.
Не думаю, что пять баксов это такие большие деньги для людей, зарабатывающих гораздо больше на своей незаконной работе в мафии. Но он с таким энтузиазмом это сказал, что я невольно удивляюсь.
Вокруг меня одни ненормальные, и все ненормальны по-своему.
— Я постелю тебе на диване, а ты поспишь, — произносит Гай как ни в чём не бывало, распаковывая новое постельное бельё.
Я смотрю на него как на полного кретина, потому что никогда прежде ещё не встречала настолько странных людей как он.
— Всё слышала? — спрашивает он. — Ты должна поспать.
— Я пыталась тебя пристрелить только что, — напоминаю я, словно он этого не помнит. — А ты мне сейчас хочешь... постель постелить и уложить меня спать?
— Все мы от любви становимся дебилами, — отвечает за него Нейт, хрустя чипсами, которые он достаёт из пачки одними пальцами, сидя на полу у двери, и бросает себе в рот. — А Гай ещё и не просто дебил, он ультра-дебил, потому что по-другому такого рискового чела назвать нельзя... Вот я, например, ради Моники тоже готов на многие тупые поступки, но у меня мозг отключается не до такой степени.
А я во имя любви как дура сбегала из дома по ночам, чтобы встретиться с ним. Послушайся я тогда родителей, может быть, мне не было бы так больно, как сейчас.
Этого я, к сожалению, не узнаю уже никогда.
* * *
Я пытаюсь закрыть глаза и считать в голове каждое пятнышко, которое вижу перед собой. Или перебираю в уме числа. Пробую множество других способов, но уснуть не выходит. Я переворачиваюсь с одного бока на другой почти каждую минуту, а сон так и не приходит ко мне, словно нарочно издеваясь.
— Не можешь заснуть? — спрашивает Гай, сидящий у стены.
Я молча качаю головой в знак отрицания.
— Может быть, ты просто проголодалась?
— Нет. — Потом я зло добавляю: — Скорее, всё из-за того, что ты тут сидишь.
Он усмехается:
— Прекрати играть роль стервы. Ты ведь совсем не такая. Ты мягкая.
— И моя мягкость едва не погубила меня. Мне нужно было тебя нахрен послать ещё в первый день. Но ты умудрился влюбить меня в себя уже спустя несколько дней.
— И тебя это так злит?
Я привстаю с дивана, опираясь на локти, и вздыхаю. Сейчас ощущается горечь и неприятная тоска, потому что я вспоминаю родителей.
— Мама с папой говорили, что любовь это нечто прекрасное. Что от неё хочется петь и танцевать. По крайней мере, такими я их помню.
У Гая меняется взгляд. Наверное, любое упоминание моего отца для него болезненно. Он хмурит брови, словно злится.
— Сделав то, что твой отец сделал с моей матерью, он перестал быть человеком, — цедит он. — Такие люди не
