уже умерли, — продолжаю я. — А без их помощи мы ведь не починим корабль. И даже если нам помогут, мы не доплывём обратно только вдвоём.
— Они знали, на что идут, — сердито отвечает Гилберт. — В отличие от меня, они не связаны и не ранены, уж как-нибудь спасутся. А мы первым делом отыщем Теодора, дальше поглядим по обстоятельствам.
— А в это время, может быть, Брадан и Бартоломео уже будут лежать где-то в чаще Клыкастого леса, раскишкаканные хищными зверями, — добавляю я.
— Рас… что?
— Это я утром пообщался с Кантором, не обращай внимания, — машу я рукой. — Слово понравилось.
— Может, ты и домой теперь не захочешь, — хмыкает Гилберт. — Станешь здесь своим…
Тут он неожиданно замолкает и останавливается, глядя в сторону берега.
— Что такое?
Я дёргаю друга за рукав, но он освобождает руку и спешит вниз, к воде.
Поглядев туда, замечаю небольшое судно, лежащее на боку. Вслед за Гилбертом я подхожу ближе и вижу, что это плавательное средство изрядно пострадало.
В борту темнеет дыра. Доски прогнили, и часть корпуса, лежащая под водой, покрылась склизкой зеленью, покачивающейся в волнах. Похоже, это судёнышко пребывает в камнях у берега уже не первый год.
Впереди явно была носовая фигура, но она отломана. Отсутствуют и мачта, и штурвал. Лишь на боку сохранилась часть надписи — «..ой..в». На буквах заметны слабые следы позолоты.
— Зачем нам этот корабль? — спрашиваю я у Гилберта, который в волнении обходит судно кругом. — На нём мы уж точно не сможем уплыть.
— Ты что, не понимаешь? — он оборачивается ко мне, глаза горят. — Это же «Золотой лев»!
— Да, конечно, понимаю, — киваю я, и вдруг до меня доходит. — Это же «Золотой лев», понимаешь? Корабль Теодора!
— А я о чём говорю?
— Значит, тот Теодор, который живёт в Городе — это точно наш Теодор, теперь никаких сомнений!
— У меня и раньше почти не было сомнений, что он живёт на этих островах, — говорит Гилберт, — но тот ли это Теодор, о котором говорят люди? Есть сведения, что человек с таким именем живёт на вершине холма в школе колдовства, да ещё вроде бы и сам её основал. Таких, как он, здесь мало. Что-то там они исследуют, держатся по большей части особняком, а какую пользу приносят — Теванна не смогла сказать. И главный у них сейчас кто-то по имени Марлин.
— Так ты мог бы пойти к ним, чтобы не работать на поле, — говорю я. — Здесь ведь каждый занимается тем, что лучше всего умеет. А заодно бы и Теодора сразу нашёл.
— Нам с тобой лучше пока держаться вместе, — отвечает Гилберт. — Мы в этих краях всего второй день, следует соблюдать осторожность.
— Ты не веришь в доброту и искренность местных жителей?
— Предпочитаю присмотреться, а затем судить. И потом, меня берут сомнения, точно ли местный Теодор и принц — одно лицо. Пытался избавиться от своих сил, не хотел ничему обучаться, а затем вдруг основал школу колдовства? Что-то здесь не сходится. Впрочем, позже разберёмся, а сейчас нас ждёт работа, пойдём.
Дугальд, опершись на лопату, внимательно разглядывает нас, а мы — его. Это невысокий плотный человечек с тёмными кудрями вокруг блестящей загорелой лысины. Над светлыми глазами, будто выгоревшими на солнце, нависают чёрные кустистые брови. Обветренное лицо украшает покрасневший нос в виде среднего размера картофелины. В вырезе простой рубахи виднеется поросль на груди, руки также густо покрыты тёмными волосками. Но в целом он выглядит как самый обычный человек, я так и не могу понять, что же у него за особенность.
— Ты пойдёшь на огуречную грядку, — указывает он на Гилберта. — Вот такую высоту запомни, — и он показывает чуть повыше коленки. — Всё, что ниже — боковые побеги, пожелтевшие листья — срывай, а выше пока не трогай. Если не разберёшься, спросишь у тех, кто там работает.
Мой друг соглашается и идёт в направлении грядок.
— А ты в саду поможешь, — поворачивается ко мне Дугальд. — Возьми вот в сарае свободное ведро, будешь воду носить, поливать деревья.
— То есть, ему листочки с огурцов обрывать, а мне — вёдра таскать? — возмущаюсь я.
— Ты видел, у него руки перевязаны? Я ему сложную работу давать не собираюсь! — и коротышка потрясает лопатой, зажатой в правой руке. — А тебе, я вижу, не помешает небольшая нагрузка, а то выглядишь как принцесса, которую даже до уборной на ручках носят.
Я возмущённо иду в сарай и назло всем выбираю самое большое ведро, какое только находится. Затем озираюсь в поисках фруктовых деревьев и направляюсь к ним.
— Куда? — кричит мне Дугальд.
— Как куда? — возмущаюсь я. — Вы же в сад меня отправили!
— А что, пустым ведром поливать собрался? Колодец там, — ехидно заявляет садовник и указывает рукой в другую сторону.
Приходится идти туда.
У колодца уже топчется знакомый мне человек с кошачьими усами. Он нервно машет хвостом, пытаясь достать ведро. Оно то ли застряло, то ли просто тяжёлое.
— Добрый день! — вежливо говорю я.
— А-ах! — пугается кошачий человек, взмахивает руками и упускает ведро. Оно падает с громким плеском.
— Помочь? — предлагаю я.
Он молча отходит в сторону, и мне приходится в одиночку сматывать тяжёлую цепь. Я недовольно кошусь на усатого.
— Может быть, всё-таки попробуем вдвоём? — наконец не выдерживаю я.
— Я бы рад, но… у меня — вот, — он мнётся, затем протягивает руки, которые прятал за спиной, — лапки.
Пальцы у него и вправду раза в два короче, чем обычно у людей, и толще. Между ними растёт негустая шерсть, светло-коричневая. Такая же покрывает и его голову, немного переходя на щёки. На пальцах небольшие аккуратные коготки, похоже, втягивающиеся.
— Эх, ты, — говорю я, — зачем же за водой пошёл?
— Да я… — пищит он, испуганно округляя жёлтые глаза и втягивая голову в плечи. — Сирса должна была, а я хотел помочь…
Тащить два полных ведра в конце концов приходится мне. Мы делаем частые передышки, и когда подходим к фруктовому саду, я уже знаю, что кошачьего человека зовут Альдо, что он больше всего на свете любит две вещи — цветы (кошачью мяту) и Сирсу, но она пока не отвечает взаимностью, и потому он старается делать для неё всё, что может.
— Сирса необычная, — заявляет мой собеседник и шевелит усами.
Я не спорю. Конечно, необычная. Обычных здесь и не бывает. А что в ней привлекает Альдо больше всего?
— Ну, у неё такие, — Альдо описывает в воздухе два полукружия и заливается румянцем. — Такие большие, беленькие, красивые…
Я соглашаюсь, что девушку с такими выдающимися достоинствами сложно не
