гремел! Человек был взволнован и испуган, но старался не показать виду. И ему было холодно. С его одежды на лёд капала вода – и тут же замерзала тонкой корочкой.
Схватив покрывало, Грэйс выбежала из комнаты на звук шагов. Она слышала его не ушами – для ушей ещё было слишком далеко, – но вибрация, передававшаяся сквозь стены, сразу трансформировалась в знание. Грэйс остановилась посреди холла на первом этаже и уставилась на дверь. Сердце стучало в такт, а вот с ритмом дыхания возникли некоторые проблемы. Ещё четыре секунды. Три… Две…
Высокие двустворчатые двери распахнулись. Вопреки обычаям, гость шёл впереди, а стражи Арадона в меховых накидках служили ему обрамлением, как войско, которое следовало за своим королём в бой. При виде Грэйс войско рассеялось за ненадобностью. До центра зала Тарквин дошёл один.
Минуты, дни, недели ожидания, тяжёлые цепи, сплетённые из тревог и чувства вины, и вот он стоял перед ней, заслоняя собой все беды мира, как в день их первой встречи.
Грэйс глубоко вздохнула. Всё мучительно невысказанное уже подступило к голосовым связкам, перемешалось там и собралось выплеснуться неконтролируемым потоком.
– Ты весь мокрый! – провозгласила она с интонацией врача, чей пациент с ангиной объелся мороженого. – Нырял в бездонное озеро, да? Ты виделся с Саймаком? Страшно было?
Шея обратилась в камень и не гнулась, так что Грэйс смотрела строго вперёд, в точку между кадыком и вырезом рубашки. Взмахнув покрывалом, она с нарочитой грациозностью опустила его Тарквину на плечи, разгладила складки и несколько раз перетянула края туда-сюда, чтобы они свисали симметрично.
– Ты спрашивал, где твоя жена, – обратилась она к подбородку под многодневной щетиной. – Я здесь, как видишь. Ты нашёл меня.
– Грэйс, ты меня бросила?
Если она поднимет голову и посмотрит в его глаза, сработает рычаг, ответственный за подгибание коленей.
– Пойдём со мной.
Сначала его пальцы были холодными и напряжёнными, но через триста пятьдесят шагов и два лестничных пролёта потеплели. Грэйс и Тарквин шли через замок; лучи утреннего солнца, редкие в этих краях, проникали сквозь витражные окна и освещали им путь. Ночью кошмары пугают – с первым светом они рассеиваются.
За ними закрылась последняя дверь, и только тогда Грэйс обернулась.
– Это моя комната. Вид из окна чудесный, только я ещё не знаю, каким именно он будет сегодня. Хочешь булочку?
– Грэйс!..
– Ты замёрз. – Поцокав языком, она стянула с плеч Тарквина плед и бросила его на кровать. Рубашка под ним была мокрой; не переставая укоризненно цокать, Грэйс сняла и её, затем потянулась к пряжке на ремне. – Квин, как же так? Разве ты не знал, куда направляешься, какой здесь климат, неужели нельзя было выбрать одежду по погоде? Вроде бы король, а элементарные вещи…
– Грэйс. – Тарквин предотвратил попытку лишить его брюк. Второй рукой он взял Грэйс за подбородок и, деликатно преодолев некоторое сопротивление, поднял её голову.
– Ну вот, – с обречённым вздохом констатировала Грэйс.
– Ты хочешь с помощью Грианы вернуться в свой мир?
– А ты похудел. Скулы вон какие острые. И губы какие-то… м-м, затвердевшие… Я ведь репетировала, прокручивала, довела до совершенства. Где чёртов сундук!
Тарквин невольно заозирался, но ничего похожего на сундук в комнате не нашёл.
– Допустим, губы мы снова размягчим, это дело двух… десяти минут, – продолжила Грэйс доверительно. – Я так давно и отчаянно хотела поговорить с тобой.
– Шестьдесят три дня.
– Ну что ж. У нас с тобой будет девочка.
По комнате словно разлилось тепло.
– Откуда я знаю, что именно девочка? – Грэйс улыбнулась. – Она уже начала играть в магию, а мой немагический организм оказался к этому не приспособлен. Ты не представляешь, что со мной творилось! Вокруг взрывались предметы, особенно набитые перьями, люди взлетали в воздух… И то, что я наговорила тебе тогда… Знаешь, Квин, гормональный сбой сам по себе не слишком приятен, особенно для окружающих, а магически-гормональный сбой… Поэтому – только поэтому – я здесь. Гриана учит меня разделять силы и эмоции. А ты давно вернулся из Цера?
– Сегодня ночью, – ответил Тарквин машинально. Повинуясь собственному рычагу подгибания колен, он медленно осел на стул, как раз подоспевший из угла комнаты.
– Я научилась двигать предметы, – похвасталась Грэйс.
– У нас будет девочка?
– Примерно в середине декабря.
Интересно, если отбросить сейчас контроль и поддаться эмоциям, она правда взлетит? Грэйс чувствовала себя невесомым, прозрачным воздушным шаром, который прежде был ниточкой привязан к чугунной плите, а теперь освободился. Тарквин смотрел на неё не моргая. Губы его беззвучно шевелились.
– Тебе сейчас трудно формулировать, я понимаю. Не подумай, что я умею читать мысли, разве что… неважно. Ты счастлив, ты очень давно этого ждал. Кивни, если всё так.
Тарквин кивнул. Вдруг он нахмурился, встряхнул головой и потянул Грэйс за руку, усадив к себе на колени.
– Не нужно говорить за меня, я сам умею.
– Я тебя слушаю, – прошептала Грэйс. Желание закрыть глаза боролось с потребностью непрерывно смотреть на Квина, поэтому она очень медленно моргала.
– Да, сейчас. – Тарквин тоже заговорил шёпотом. – Дай мне ещё минуты две… или десять…
Но прошёл почти час.
Поцелуи изредка прерывались ради бессвязного шёпота: что-то о тоске, о сердце, которому теперь придётся вместить в два раза больше любви – вот оно уже расширяется и давит в рёбра. После одежды, оставшейся на спинке стула, сброшенных на пол подушек, смятых простыней, смеха, слёз, прикладывания ладони к изменившимся размерам – они сидели на полу, завернувшись в одно одеяло, и по очереди пили чай из одной чашки.
– Тебе нравится имя Алиса? Я надеюсь, что нравится, потому что я давно её так называю.
– Очень нравится! – быстро ответил Тарквин. Сейчас бы сюда Саймака с его бумагами: король, взъерошенный и безотказный, подписал бы всё не глядя. – А почему?
Грэйс отставила пустую чашку. Их пальцы опять переплелись.
– Потому что в Стране чудес.
7. Все беды из-за любви
Джек больше не рассказывал сказок.
С последнего испытания прошло шесть дней. Рана на боку зажила, кошмары побледнели, но, вспыхнув однажды, Джек не смог опять надеть маску холодного спокойствия и продолжить играть по старым правилам. Когда Морн прислал за ним, Джек попросил передать верховному судье, что воображение его иссякло, а все истории растворились в кровавом оттенке пруда.
– С верховными судьями так себя не ведут, – заметила тогда Фред. Она завела привычку проводить вечера в комнате Джека, есть его конфеты и расспрашивать о днях минувших.
– А я даровал себе привилегии по праву…
– По
