две вещи взаимосвязаны.
Шила. Но как такое может быть – безэмоциональные отношения?
Миша. Ну почему, у тебя эмоциональные отношения, просто другого рода. Ведь секс – это очень весело. Мы ведь очень часто ходим пить кофе с кем-то, кого толком не знаем. Ты не хочешь, чтобы они звонили тебе в два часа ночи, если им грустно, ты не будешь помогать им переезжать – они не твои близкие друзья. Но ты понимаешь, насколько захватывающий этот…
Шила. …этот обмен?
Миша. Да! И в интеллектуальном плане это делает тебя более интересным человеком. То же самое можно сказать про секс. Это кажется аналогичным. Типа, да, очень весело заниматься сексом с разными людьми. Как если бы ты играла в сквош, и тебе хотелось бы играть с разными людьми…
Шила. Но секс – это же не игра в сквош?
Миша пожимает плечами.
Следующие несколько дней я провела у Израэля с разряженным телефоном, оттачивая свое мастерство минетов. Я начинала гордиться ими, как будто в этом мире я делала что-то очень полезное, – и ни на секунду не задумываясь о том, что должна была делать что-то более старомодно важное, например дописывать пьесу.
Одним поздним вечером я вернулась домой и нашла в почтовом ящике желтый конверт. Я донесла его до своей комнаты и открыла: из него взметнулось облако пыли, которая тотчас же осыпалась мне на пальцы и на лицо. А внутри конверта лежал мой диктофон. Я так давно его не видела, что даже и забыла про него. Я включила его, загорелся огонек: один новый файл, записанный в тот день, когда я была у Израэля и сама диктофон не включала.
Диктофон говорит мягким голосом Марго…
1. Это я. Не уверена, на что тут нужно нажать, чтобы записывалось. Я тут сижу в нашей мастерской – только не за своим, а за твоим столом. Никогда раньше не замечала, что он такого бледно-голубого цвета.
2. Теперь, когда тебя нет, этот стол кажется таким странным.
3. Пришла в мастерскую сегодня вечером, а в галерее внизу – открытие выставки. Они дали мне бокал вина. Поэтому теперь просто сижу здесь и смотрю на бокал вина. Но ощущается совсем иначе, чем когда ты тут.
4. Я себе установила правило: мне нельзя стирать ничего, что я записываю… Я напоминаю себе об этом, когда говорю что-то, что захотелось бы стереть.
5. Вижу из окна, что небо такое красивое сегодня. Вот прямо сейчас.
1. Прошлым вечером мы с Мишей сидели на сайте стипендии Макартура. Видимо, чтобы ее получить, надо жить в Америке. Ну, и быть гением.
2. Забавно было. Я не испытывала никакой неуверенности, глядя на стипендию и на людей, которые ее получили. Мне было так радостно смотреть на список.
3. Намного приятнее, чем публикации в журнале искусств или другие виды вознаграждений. Наверное, это грант за потенциал. Но было так здорово думать, что вот есть все эти тихие люди, которые делают прекрасные вещи, а кто-то это замечает. Мне показалось, что это красивая иллюстрация амбиций. Или лучший вид амбиций. Даже не быть гением, и не быть…
4. Да просто делать хорошую работу… иметь потенциал… быть признанным в своей работе другими людьми, как будто вы куда-то движетесь вместе, а не соревнуетесь.
1. Кажется, я лучше справляюсь с диктофоном, чем ты. Думаю, просто позаписываю еще немного, а потом пойду к себе за стол и поработаю. Притворюсь, что ты тут.
2. Чем тише я говорю в твой диктофон, тем больше мне кажется, что ты здесь.
1. (вздыхает) Всегда мечтала встретить девушку… которая относилась бы ко всему так же серьезно, как и я.
Я не была уверена, что именно пыталась сообщить мне этой посылкой Марго – что мне надо работать над пьесой, или что она скучает по мне в мастерской, или, вообще, что для гениев в этом мире есть деньги, – но почему-то все эти догадки казались мне возможными. Всё вдруг стало таким простым. Почему же я забыла, каково это – работать непринужденно и легко?
Я ощутила, как внутри меня проснулось чувство настоящей свободы, и я села за ноутбук и стала спокойно переводить в текст сообщения, которые Марго оставила на моем диктофоне. Потом я записала всё, что произошло с нами в Майами, вспоминая все слова, что мы сказали; самые интимные переживания, о которых знала только я. Я писала без остановки часа три или четыре. И мне было так хорошо от этого, как будто я по-настоящему дома. Я ощущала себя мирно, уверенно. Да, я не писала свою пьесу, но мне было хорошо – намного лучше, чем когда я возилась с диалогами Мисс Одди и миссис Синг, уже бесчисленное количество раз. Как будто я стала на шаг ближе к настоящему знанию об устройстве мира, ближе к некой правде.
Когда я распечатала этот текст и перечитала его, во мне расцвело чувство гордости, словно что-то новое рождалось внутри меня, словно наступила весна.
Глава пятая
Белые мужчины едут в Африку
Шила приглашает на ужин одного из бывших постановщиков своей пьесы, Бена, и его коллегу, драматурга Эндрю. Марго тоже пришла. Шила хочет узнать, чем Бен занимался с тех пор, как они перестали работать над ее пьесой, и что он ставит теперь. Ей интересно, какова обстановка в театре по сравнению с тем, как там было десять месяцев назад. Ужин подходит к концу. По столу разбросаны горох, остатки хлеба, сыра и мяса. Серебряный диктофон Шилы и серебряный диктофон Бена, словно пара серебряных пистолетов, лежат посреди тарелок напротив друг друга.
Бен. Слова – дешевка.
Шила. Дешевка?
Марго. Слова – дешевка, поэтому вы поехали в Африку.
Бен. Ага.
Марго. Потому что Африка не дешевка.
Бен. На самом деле в Африке довольно дешево.
Марго. А где вы были в Африке?
Эндрю. В Йоханнесбурге. В Йоханнесбурге и в Кейптауне.
Бен. Кажется, мы поехали по слегка разным причинам, но Африка стала их общим воплощением. Я хотел поехать, потому что был полностью поглощен своей жизнью в театре, а это во многом очень закрытый мир, и во мне начало расти недовольство, будто я не делаю ничего осмысленного – по крайней мере того, что мне казалось осмысленным, – я не чувствовал, что живу самым осмысленным образом, а мне хотелось придать своей работе, как это сказать… больший элемент осмысленности.
Шила. В смысле, стать активистом?
Бен. Ну, потенциально, да. По большому счету, я просто устал от собственного нарциссизма. А мне казалось, что я веду
