в безнадежной попытке привести дыхание в норму. — Что ты можешь сказать в оправдание своих действий? Я тебе не поверю, но давай послушаем. Давай послушаем причины, по которым тебе казалось забавным играть со мной все это время.
— Ты уже сказала, что не поверишь ничему, что я скажу, так почему я должен утруждаться? Поскольку ты, очевидно, пришла сюда с единственной целью — убить меня. Почему бы тебе не заняться этим?
— Ты засранец… — мой голос срывается, прежде чем я успеваю его успокоить. — Ты даже не попытаешься?
— Ты моя единственная жена. Я хотел договориться с твоей семьей исключительно из-за этого факта. Я действовал за твоей спиной, потому что знал, что ты никогда не допустишь такой встречи. Я не пытался убить тебя и никогда не стану. Последние пару месяцев я сходил с ума, пока Максим не сказал, что ты жива. И я верил ему лишь наполовину, пока не увидел тебя. Вот. Я попытался. Ты мне веришь?
Он произносит эти слова с легкостью, которую трудно воспринимать всерьез, не говоря уже о том, чтобы поверить.
Он говорит мне то, что я хочу услышать, просто чтобы снова поиграть со мной.
Одурачить меня снова.
В этот раз убить меня по-настоящему.
Он делает еще один шаг вперед.
— Я сказала тебе остановиться! — кричу я, мой голос сухой, как будто я кричала несколько дней.
— Я не остановлюсь. Ни сейчас, ни когда-либо. Ты моя жена, и твое место рядом со мной.
— Пошел ты, Кирилл. Если ты думаешь, что я когда-нибудь вернусь к тебе, или что чувствую к тебе хоть малейшую привязанность, то ты, должно быть, действительно потерял рассудок.
— Если ты не чувствуешь ко мне никакой привязанности, тогда пристрели меня. Это единственный способ остановить меня от обладания тобой, — он делает еще один шаг, медленно, намеренно, как будто не видит ни винтовки в моей руке, ни моего дрожащего пальца на спусковом крючке.
— Остановись!
— Заставь меня остановиться.
— Ты стоишь за смертью моей семьи. Я убью тебя!
— Настоящий человек, стоящий за смертью твоей семьи, может быть предателем, но ты не готова к этому разговору.
— Если ты сделаешь еще один шаг, я убью тебя. Клянусь, я это сделаю.
— Почему? Потому что ты боишься, что если мы соприкоснемся, ты вспомнишь, что всегда принадлежала только мне? Не твоей семье, не твоему долгу, а, блять, мне.
— Это мое последнее предупреждение…
Пот покрывает мои виски и верхнюю губу. Я чувствую вкус желчи на языке, а мой палец дрожит.
— Ты даешь ужасно много шансов тому, к кому, по твоим словам, не испытываешь никакой привязанности, — он протягивает руку к моему лицу, игнорируя винтовку, которая теперь прижата к его груди.
К его сердцу.
Сердцу, в котором мне никогда не было места, как бы я ни старалась.
Сердцу, которое никогда не принимало меня, хотя мое полно им.
Прежде чем этот дурацкий орган размякнет, прежде чем он сможет коснуться меня, я поднимаю винтовку выше и нажимаю на курок.
Моя грудь опадает, когда он пятится в сторону, и кровь струится по его правой руке из раны на коже. Она стекает по его вялой руке — руке, которой он пытался дотронуться до меня.
Мое сердце, которое я считала давно мертвым, кровоточит при виде этого.
Дерьмо.
Блять.
Твою мать!
Как я могу убить его, если чувствую себя так, будто только что сама себя застрелила, просто задев его руку?
Кирилл стонет, его лицо искажается, но он не пытается остановить кровотечение. Я постаралась не задеть крупную артерию, но, должно быть, задела мелкую, потому что кровь все еще течет из раны.
Вместо того чтобы позвать на помощь или даже выстрелить в ответ, он делает несколько шагов назад и протягивает левую руку к моему лицу.
— Что, блять, с тобой не так? — я направляю винтовку на его левое плечо, удерживая его на расстоянии вытянутой руки.
— Ты.
— Держись от меня подальше!
— Я не могу. Ты моя жена. Пока смерть не разлучит нас, помнишь?
— Ты сошел с ума?
— Скорее всего.
— Кирилл, не подходи, я серьезно.
— Я не стану. Я серьезно. Ты можешь прострелить мне вторую руку, и я дойду до тебя. Если ты прострелишь мне ноги, я поползу к тебе.
— Ты спятил?
— Когда дело касается тебя? Возможно, — он давит на винтовку с невозможной силой, учитывая, что его правая рука повреждена. — Так что пока ты меня не убьешь, ты не сможешь меня остановить.
Я вижу это.
В глубине его арктических глаз, которые могут заморозить кого угодно до смерти.
Он имеет в виду каждое слово. Если я не пущу пулю в его сердце или голову, он будет преследовать меня без устали.
До тех пор, пока либо я не убью его, либо он не овладеет мной.
И это пугает, потому что на данный момент я не знаю, какой вариант более вероятен.
Я буду ненавидеть себя в обоих случаях.
Я поднимаю винтовку и выстреливаю в небо, и точно так же из моих легких вырывается длинный, истошный крик.
Пока я почти не теряю голос.
Пока мое сердце метафорически не выплескивается на землю.
Когда я снова смотрю на Кирилла, он наблюдает за мной с большим интересом. Его правая рука обмякла, кровь стекает на землю, но его полное, непоколебимое внимание не покидает меня.
Я опускаю винтовку, чтобы она повисла у моей груди, и смотрю на него.
— Ты не можешь меня убить, — произносит он как заявление.
Нет. Утверждение.
— Тебе лучше тщательно обдумать свои следующие слова, потому что они могут стать последними, которые ты произнесешь, засранец.
Он предлагает мне свою левую ладонь.
— Пойдем домой, и поговорим об этом.
Дерзость этого ублюдка.
Почему я не могу снова выстрелить в него?
— Это не обдуманно, Кирилл. У тебя есть желание умереть?
— Не особенно, но единственный вариант на столе сейчас — это пойти со мной.
— Ты сошел с ума, если думаешь, что я куда-то с тобой пойду.
— Как еще ты позволишь мне изменить твое мнение?
— Ничто из того, что ты сделаешь, не заставит меня передумать.
— Ну, согласимся не соглашаться.
— Ты можешь перестать так спокойно к этому относиться? Почему... просто почему ты такой,
