— Прости! — шепчет она. — Матвей, хороший мой, прости. — Целует в щеки. Мешает. Не дает. — Тебе больно?
Глава 22
— Ты мне нос сломала. Кажется. — Рывком поднимаюсь.
— Прости. О нет! Я случайно. Холодно, Матвей. Мне очень холодно!
— Не ушиблась?
— Нет. Боже, побежали уже!
Стоит такая в пуховике, с ноги на ногу перепрыгивает от нетерпения. Смешная.
Я быстро подхватываю Юлю на руки, притискиваю к себе.
А потом несусь в дом! Максимально быстро! Чтобы не успеть еще хоть что–то к ней, дикой, почувствовать, а то упадем в снег и замерзнем насмерть. Эволюция сильно затупила с этими гормонами, они шарахают так, что инстинкт самосохранения отключается.
К себе Юльку прижимаю — когда еще удастся. Мороз разъяренными псами раздирает оголенные ноги, зато рожу после удара печет как следует. Тут идти–то метров пятнадцать, но когда на тебе одно лишь полотенце, то время зимой на улице замедляется. Попадаешь в черную дыру и без дорогостоящего адронного коллайдера.
Выдра обнимает за шею и улыбается, хватая ртом падающие снежинки.
Вокруг ночь, тишина и снег, блестящий в свете одного–единственного полудохлого фонаря.
Я тащу ее в дом, охреневая от ощущений, и вдруг точно понимаю, что никогда не забуду этот момент. Кони отбрасывать буду в старости, но клянусь, вспомню. Как чудовищно холодно и больно было и как Юлька счастливо улыбалась, за шею обнимая. Просто так, без особых причин. Потому что, как бы там ни было, на руках моих ей сидеть нравится. Других причин попросту для счастья нет. Все остальное — прям плохо.
Острота момента на части разрывает. И я ловлю себя на том, что как придурок улыбаюсь сам.
Блть, дожили. Еще зарифмуй.
Через пару секунд мы у корпуса. Распахиваю дверь, мы с Юлькой залетаем на веранду, как безумные! Я ставлю ее на теплый пол, следом обхватываю себя и начинаю растирать кожу. Ругаюсь сквозь зубы, будто это может помочь.
— Бля–я–ять!
Бьет жуткая неуемная дрожь, мышцы хаотично сокращаются, пытаясь хоть как–то согреть организм. Системы настроены на выживание. Юлька тоже трет свои пальцы на ногах. Именно в этот момент мы понимаем, что на мне больше нет полотенца. Оно где–то в снегу валяется брошенным. Юлька пулей стягивает с себя и расторопно прикрывает срам. Сама впивается глазами в мой пах, розовеет, как обычно.
У меня же зуб на зуб не попадает.
— Тебе лишь бы раздеться! — ворчит она.
— Пожалуйста за помощь. Куртку не снимай, — напоминаю я, каждую секунду помнив, что под ней больше нет ничего. Совсем. Только одна Юля. — А то щас зайдем в дом, забудешь, разденешься. Придется снова трахаться.
— У тебя презервативов нет! — взвизгивает Юля.
— В рюкзаке–то есть.
— Что–о?! — тянет она.
Мы на секунду прислушиваемся к чечетке, которую отбивают зубы. И снова начинаем ржать. Громко, согнувшись пополам. Разбирает безумный, дикий хохот не то от шока, не то от эмоций. Это, если начистоту, непривычно. Обычно Юля всегда недовольна, когда хоть что–то складывается неправильно, а тут ей... весело. Поглядываю с подозрением — возможно, это очередная ловушка.
— Боже, у тебя и правда, что ли, нос сломан?! Матвей, кровь! — вдруг вскрикивает она, сводя брови домиком.
Следом я и сам чувствую. Касаюсь пальцами лица, смотрю — красное. Ладно.
— Да ничего, — отмахиваюсь. Дрожу. — Ушиб просто. Холодно.
— Тебе надо к доктору.
— Мне надо к батарее и выпить. Есть какой–нибудь платок?
Я запрокидываю голову, пытаясь остановить кровотечение. Юля шарит по моим карманам и подает тряпку. Прижимаю к лицу и произношу гнусаво:
— Пацанам скажем, что был бой. И что я кого–нибудь ушатал.
— Обязательно, — соглашается она, поддакивая. — Они щас все передерутся, а утром и не вспомнят, кто кого. Заявим, что ты.
— Ага.
— Пошли переоденемся? Только вместе, ладно? Мне страшно.
— Да.
— И тебе бы умыться нормально.
Мы заходим в дом и попадаем будто в другую вселенную, где тепло, светло, безопасно. Первым делом я прикидываю, что можно использовать как оружие. Да всё! Самодовольно усмехаюсь — прорвемся.
Играет музыка, кто–то за столом сидит, кто–то болтает. Смеется. Человек десять в общей сложности. Кристина замечает нас первой и подскакивает с места:
— Вот они! Явились! Тут Славик спятивший носится, мы его кое–как выгнали. Вы его не видели, кстати? Или... судя по битому лицу... да?
Народ, кто не занят, оборачивается. Юля подходит ближе. Меня все еще трясет от убийственного холода. Тряпка, которую прижимаю к лицу, — это часть Юлиного купальника. Нижняя вроде. Ого.
Я чуть хмурюсь, рассматривая ее. Мы с Юлей переглядываемся, та пожимает плечами: ну трусы и что?
— А где Захар? — спрашиваю громко. — Никто не видел?
Кто слышит вопрос, отрицательно качает головой. Я вижу чайник на столе, подхожу и наливаю кипяток в стакан. Обхватываю ладонями, они по–прежнему дрожат. Делаю обжигающий глоток. Сейчас пойдем наверх, закроемся в комнате и переночуем. Утром протрезвевших ушлепков с землей сравняю. Ситуацию на самотек пускать нельзя. Но нужно грамотно.
— А мне? — возмущается Юлька. Снова хихикает. — Эй! Налей и мне! Дай, Мот!
Люба вдруг встает с места, роняет ложку на пол, чем привлекает внимание. Я краем глаза мажу по ее лицу: выглядит фигово. Пьяная, глаза опухшие. Пока мы там выживали, эти все бухали как не в себя, ясненько.
— Ты нормально? — спрашиваю, присаживаясь за стол. — Обидел, может, кто?
— Вы пропустили половину игры! — укоряет она. — Ушли, и с концами!
— Какая еще игра?! Мы капец как замерзли, Люба! — взахлеб рассказывает Юля и снова смеется. — Матвей со мной на руках бежал по морозу! Он мой герой.
— Но еще пара карточек есть! — Люба достает одну из них и читает вслух: — Тут написано: «Я никогда не делала аборт». — Оглядывает присутствующих.
Никто больше не играет, всем пофиг. Люба останавливает взгляд на Юле. Будто демонстративно.
Та отчего–то напрягается вся. Впивается глазами в подругу.
— Прекрати немедленно! — шипит.
Люба, кажется, вообще не соображает, что делает. Невменяемые бабы — зрелище мерзкое, я отворачиваюсь, чтобы скрыть отвращение. Она сует Юле стопку и настаивает:
— Пей! Ты чего не пьешь? В игре лгать нельзя! Штраф будет!
А потом Люба смотрит на меня и взглядом требует реакции.
— Люба, че за бред? — бросаю я. — Дай мне лучше...
